Я тоже оглядела жилище:

– Знаешь, я бы добавила еще кое-что.

Сказано это было, скорее, в шутку, но У Ба воспринял слова всерьез и даже удивился:

– И что же?

– Например, душ. Водонагреватель. Электрическую плитку или газовую плиту с баллонами.

– Ты права. Эти вещи сделали бы жизнь удобнее. Но так ли они мне необходимы? – Левой рукой У Ба почесал затылок справа. Знакомый жест. Так делал отец, когда задумывался. – Сомневаюсь, – сказал У Ба, закрывая тему бытовых удобств. Он снова закашлялся.

– Ты давно простужен?

– Наверное, недели две. Может, и дольше. Не знаю.

– А температура повышалась?

– Нет.

– Из носу текло? В горле першило?

– Нет.

– Что-нибудь болело?

– Ничего.

Мне вспомнилась Карен – женщина чуть старше меня, единственная дама среди ассоциированных партнеров фирмы «Саймон и Кунс». Несколько недель подряд она не переставая кашляла. Кашель был сухой, надрывный, очень похожий на тот, что у У Ба. При этом не было никаких симптомов простуды, гриппа или ангины. Решив, что у нее обыкновенная аллергия, Карен не пошла к врачу, а когда все же обратилась, рентгенолог обнаружил затемнение в легком и заподозрил рак. Через полгода она умерла.

– Ты показывался доктору?

У Ба покачал головой и улыбнулся:

– Такие состояния приходят и уходят.

– И все равно обследование не помешает. Для большей уверенности.

– Боюсь, это будет напрасной тратой времени. Его у меня предостаточно, но все равно не люблю зря транжирить. В нашей больнице нет специалиста по сухому кашлю. Это даже не больница, а фельдшерский пункт, где оказывают лишь первую помощь. Есть еще армейский госпиталь, но туда принимают только военных. Ты не волнуйся, ничего серьезного у меня нет. Через несколько дней все пройдет. Лучше скажи, могу ли я тебе помочь?

– Почему ты думаешь, что мне нужна помощь?

– Увидел по твоим глазам. По твоей улыбке. Услышал в голосе. Наш отец наверняка сказал бы, что услышал по биению твоего сердца.

Я молча кивнула.

Вспомнила все, о чем невидимая женщина рассказала ночью. Вдруг она была права? Что, если поиски истины действительно опасны? Может, обстоятельства ее жизни и смерти таковы, что их нельзя раскрывать. Кто защитит меня, если запахнет жареным? Уж ясно, что не У Ба. Американское посольство далеко, в Рангуне. К тому же я не знала ни одного их номера. Тогда зачем ехала сюда с другого континента? Чтобы поддаться чужим страхам? Нет, я должна узнать о женщине, чья душа поселилась во мне и чей голос не оставляет меня в покое.

– Ты прав. Мне действительно нужна помощь.

Я на одном дыхании рассказала У Ба все. Он на одном дыхании меня выслушал.

Брат наморщил лоб, поскреб затылок и закрыл глаза. Его худощавое тело утонуло в кожаном кресле. Я смотрела на его морщинистые щеки, на глубоко посаженные глаза. На худые руки, обманчиво слабые, но способные нести тяжелый груз. Сейчас они безвольно свешивались с подлокотников кресла. У Ба выглядел тщедушным стариком. Чем он мне поможет, кроме слов сочувствия?

– Думаю, я смогу помочь, – вдруг сказал он, глядя без тени улыбки.

– Ты знаешь, чей это голос? – удивилась я.

– Нет.

– Тогда, может, тебе известно, что это за «черные сапоги»?

У Ба задумался, потом очень медленно, не сводя с меня глаз, покачал головой.

Возможно, он чего-то не хотел мне говорить.

– Но я знаю, откуда начнутся наши поиски.

У Ба куда-то меня вел. Брат целиком погрузился в раздумья, утратив былую легкость походки, однако двигался очень быстро. Настолько, что со стороны могло показаться, будто за ним гонятся. С ним часто здоровались, У Ба рассеянно кивал. На мои вопросы отвечал с предельной неохотой, и я перестала спрашивать.

Мы миновали вчерашнее чайное заведение, прошли мимо мусульманской мечети и буддистского монастыря, в котором наш отец когда-то был послушником. У раскидистого баньяна свернули влево и шли по грунтовой дороге, пока та не сменилась исхоженной тропой. Эта тропа привела нас на вершину холма, а затем и на другой конец города.

У Ба остановился у полусгнившей садовой калитки, едва различимой в буйных зарослях. Брат раздвинул ветви, и мы очутились во дворе, где росли ореховые и банановые деревья, папайя и несколько пальм. Тут же на бамбуковых сваях (высотой не более трех футов) стояла маленькая хижина. Как и у многих «соседок», ее стены были сплетены из сухой травы. Ступени вели на крылечко, где под солнцем сохли красная лоунджи и белая блузка.

У Ба произнес имя. Мы ждали, но из домика никто не выходил. Тогда брат позвал снова.

Хозяйку звали Кхин Кхин. Я бы не решилась определять ее возраст. Ей могло быть лет пятьдесят, а могло – и все восемьдесят. Она смотрела на нас узкими глазками, лоб и щеки были изрезаны морщинами, шрам делил подбородок на две неравные части.

Вся жизнь этой женщины была написана на лице.

Ее волосы скрывала ярко-розовая косынка. В руках Кхин Кхин держала дымящуюся сигару.

Зачем брат привел меня сюда? Какая связь между судьбой этой женщины и моей?

Кхин Кхин тепло поздоровалась с У Ба и радушным жестом пригласила нас войти. В хижине была всего одна комната. В углу дремала стопка аккуратно свернутых одеял и одежды. Над ними возвышался небольшой алтарь с фигуркой лежащего Будды, горсткой риса и вазой, где стоял увядший цветок. Напротив располагался очаг с тлеющими древесными углями, над которыми кипел чайник. Мы уселись на соломенную циновку. Кхин Кхин достала три чашки и налила нам чая из термоса. Наверное, она задавала себе схожий вопрос: зачем У Ба привел к ней иностранку?

Мой брат начал рассказывать. Скорее всего, мою историю. На бирманском она звучала удивительно певуче. Мы с Кхин Кхин внимательно слушали, но она все понимала, а я могла лишь наслаждаться мелодией речи. В словах У Ба я улавливала страстную, точно выверенную мольбу. Иногда его голос звучал настойчиво и даже требовательно, но в следующую секунду снова делался просящим. Я даже отмечала нотки ликования, хотя не понимала, чему тут радоваться.

Иногда Кхин Кхин недоверчиво мотала головой, не забывая затягиваться сигарой. Она что-то говорила У Ба, улыбалась и с изумлением поглядывала на меня. Когда У Ба закончил рассказ, Кхин Кхин важно покивала и вдруг засмеялась.

Ее реакция не обескуражила моего брата. Он, словно музыкант, исполнил первую часть (допустим, это было адажио) и перешел к основной. Теперь говорил тише и спокойнее, порой переходя на шепот. Их с Кхин Кхин взгляды часто встречались, и никто не торопился отвернуться первым.