Но, возвращаясь к Посидониеву рассказу о друидах, следует заметить, что если и есть в нем некий элемент «мягкого» примитивизма, то он уравновешен откровенным и неприукрашенным описанием сопутствующих им варварских обычаев, таких, как человеческие жертвоприношения. В последнее время, как мы дальше увидим, была сделана попытка снять с друидов вину, отрицая их участие в этих варварских обрядах. Но это всего лишь порыв отчаяния, направленный на то, чтобы сохранить образ «мягкого» примитивизма в нелегкой ситуации. Возможно, на манер Зенона в III веке до н. э. (когда тот пытался оправдать каннибализм тем, что он якобы может не быть аморальным «в некоторых обстоятельствах» у примитивных народов) некоторые стоики могли счесть приемлемыми даже такие обряды. Но Посидоний сообщает о них безыскусно, как еще об одном дикарстве, наравне с любимой кельтскими вождями «охотой за головами».

За этими тремя первичными источниками следует целая группа менее значительных писателей, интересных нам не столько их общими рассуждениями о кельтских нравах и обычаях, но тем, что они говорят о друидах. Один из них, Аммиан Марцеллин, историк IV века н. э., пользовался более ранними источниками, в том числе Тимогеном, жившим в I веке до н. э., который цитировал высказывания о друидах Диодора Сицилийского. Лукан (I в. н. э.) был поэтом, описывавшим военные успехи Цезаря, подчеркивает – ради своих риторических целей – дикарские странности кельтской религии. То же говорится в комментариях к манускрипту Лукана, сделанному в Берне где-то между IV и IX столетиями. Помпоний Мела, географ, работавший примерно в то же время, сообщает об отношении Посидония к «жесткому» примитивизму. Плиний Старший в том же веке написал увлекательнейший труд по естественной истории, в котором упоминает о магии друидов, лекарственных травах и народной медицине среди рассказов о дубах, омеле, змеиных яйцах и тому подобном. Наконец, Тацит в «Анналах» бегло рисует (в стиле очень «жесткого» примитивизма) единственный образ британских друидов, похожих на каких-то завывающих дервишей, которые заклинают и проклинают римские войска у пролива Менаи. Стоит, однако, напомнить, что в своей «Германии» он описывает многое в стиле «мягкого» примитивизма и тем ненавязчиво сравнивает жестокость варваров с изнеженностью современного ему Рима.

Эта группа источников не связывается с такими сложностями, которые лежат в основе Посидониевых текстов, хотя заимствования из них, несомненно, присутствуют. Как указывала миссис Чедвик, александрийские источники – это в основном «греческие тексты, написанные учеными, получившими образование в Александрии, примерно с I века и далее». В них последовательно проводится точка зрения, согласующаяся с подходом «мягкого» примитивизма, а именно, как отмечает миссис Чедвик, «хотя их интерпретация нравов бывает временами ошибочной, тон их писаний уважителен по отношению к друидам» и «философия их рассматривается наравне с другими системами за пределами ионического и греческого мира». Элементы «мягкого» примитивизма, присутствующего, как мы видели, в Посидониевой традиции, осваивают и разворачивают шире, особенно предполагаемая связь с доктринами Пифагора, причем устанавливается равенство между друидами, египетскими жрецами, персидскими магами и индийскими браминами. Все это вторичная литературная обработка, без сбора каких бы то ни было новых эмпирических собственных наблюдений или новых данных от прямого изучения кельтских народов. Дион Хризостом (Златоуст) и Ипполит, Диоген Лаэртский и Полистор влекут нас к ранним отцам церкви, Клименту, Кириллу и Оригену, вплоть до III века н. э., работами синтетическими и сопоставительными. Временами в них встречаются уцелевшие обрывки ценной информации, вроде того, когда Диоген цитирует утраченные работы 200 года до н. э., которые и являются самыми ранними известными упоминаниями о друидах. У нас появится особая причина подробно обсудить александрийскую традицию, когда мы обратимся к приписываемым друидам вере в бессмертие и пифагорейские системы.

Перед тем как перейти к рассмотрению упоминаний о друидах в текстах обеих традиций, мы попробуем просуммировать высказанные до сих пор аргументы. Начнем с того, что вспомним: греки и римляне, на чьи свидетельства мы полагаемся, были, как все мы, детьми своего времени, а их время принимало, как данность, мир сверхъестественный, с которым возможно вступить в контакт путем соответствующих ритуалов и заклинаний, жертвоприношений и даров, предсказаний и гаданий на низшем уровне через применение магии. Как бы ни старались отдельные философы отрешиться от суеверий, они все равно жили и писали в интеллектуальной и эмоциональной атмосфере своего века. Если мы применим классификацию историков идей касательно цивилизованных концепций примитивных обществ к анализу текстов о друидах, мы обнаружим, что они распадаются на две группы, характеризующиеся соответственно эмпирическим и идеализированным подходом: мы можем назвать их – с учетом того, что и недавняя независимая классификация приходит к тому же, – Посидониевой и александрийской традициями. Философия стоиков окрасила некоторые комментарии первой группы идеализмом, привнесла в них миф о «благородных дикарях», но в основном базировалась на непосредственно полученных сведениях о кельтских нравах и обычаях. Во второй группе идеализм преобладает и создает романтический образ варварских философов, то есть мы переходим от «друидов, которых знаем» к «друидам, какими хотелось бы их видеть».

Когда мы обращаемся к свидетельствам о друидах, встречающимся в кельтской литературе, мы вступаем в мир, совершенно отличный от того, какой описывают классические тексты. Существует лишь одна группа источников, которым мы можем приписать дохристианское происхождение. Естественно, именно они единственные, которыми можно пользоваться, так как друиды представляли религию, изгоняемую христианством в таких землях, как Ирландия, поскольку она пережила романизацию. Наши документы являются ирландскими и принадлежат к самым ранним литературным произведениям этой страны и на своем языке. Как выразился не так давно профессор Джексон, они «необыкновенные архаичные фрагменты европейской литературы», отражающие, по словам другого исследователя кельтов, профессора Диллона, «мир более древний, чем какой-либо другой, явленный в любой иной местной литературе Западной Европы». Важное значение этих текстов давно было оценено теми, кто изучает кельтский язык и литературу. Однако они были гораздо менее известны археологам, историкам и антропологам, которые, по всей видимости, были напуганы и насторожены количеством ненаучной и спекулятивной литературы, скопившейся вокруг них.

Как мы уже указывали ранее в этой книге, нам приходится иметь дело с примитивной, хотя далеко не всегда простой, устной литературой в прозе, иногда пересыпанной стихами. Ее произведения для удобства можно грубо поделить на рассказы о героях и эпос (первая группа) и сводные кодексы законов (вторая группа). Эта литература сочинялась и предавалась из уст в уста в дикарских сообществах. Такими были оригинальные версии поэм Гомера и санскритская «Ригведа». Литература эта не только отличается от цивилизованной изысканности классических текстов своей безыскусностью и сельской простотой, но также представляет нам кельтское общество изнутри, а не снаружи. Поэтому она не одушевлена желанием анализировать, изучать и объяснять. Она ни в коей мере не стесняется самой себя, принимает кельтское общество, как данность, и одобрительно глядит вокруг глазами варвара из высших слоев своего мира.