Шрифт:
Интервал:
Закладка:
О ботинках. О любви. Об айкидо и «охоте на лис», которыми занимался в школе, но не особо продвинулся. А если бы выбор пал на скрипку? Смог бы он стать лауреатом международных конкурсов? Добраться до замка Нимфенбург и исполнить там скрипичные концерты Сибелиуса, Равеля и Белы Бартока? Карьера классического музыканта хай-класса все равно что спорт высших достижений. Она предполагает бесконечные перелеты, гастроли, контракты, интервью в прессе, съемки на ТВ, гонорары в долларах и евро.
Нет. Ничего похожего Паше не светит. И не светило никогда.
Опер Однолет – скромный парень из Костомукши, без особых талантов и перспектив. Окажись он в однушке многоквартирного дома на окраине Питера, – хоть живой, хоть мертвый, ни у кого бы и вопросов не возникло. Ну, то есть узкопрофессиональные, следственные возникли бы, но не более. А вот звезда классической музыки в подобных интерьерах – это нонсенс. Из всего скудного антуража Филиппу Ersky соответствуют только закомиксованный холодильник и кофемашина, остальное никак не привязать. И кому вообще понадобилось убивать скрипача?
Не стреляйте в пианиста, он играет, как умеет.
А в скрипачей, значит, можно?
Шорох за спиной заставил Пашу обернуться. На пороге комнаты стоял давешний цыганенок из вестибюля и во все глаза смотрел на мертвого Ersky. Он даже рот приоткрыл от удивления и любопытства. И не посчитал нужным его захлопнуть, когда Однолет оказался рядом.
– Ааааа, – вылетело из цыганенка, стоило только Паше крепко взять его за плечо.
– Тихо, – скомандовал опер.
Цыганенок и не думал затыкаться, его «ааааа» усилилось, и в нем появились какие-то старческие, надтреснутые нотки. Примерно такими голосами нищие с рынков жалуются, что у них отняли копеечку. Цыганенок извивался, как только что пойманная рыба, и все норовил ускользнуть. Паша переместил руку с плеча на воротник рубашки и, дернув за него, слегка приподнял мальчишку над полом.
– Ааааасукаааааа!
– Цыц. Я из полиции, понял?
– Пусти, сукааааа, – заныл цыганенок, слегка сбавив обороты.
– Знаешь его? – Паша подбородком указал на тело.
– Пусти.
– Знаешь?
– Знаю девчонку.
– Какую?
– Которая здесь бывает.
– Черные волосы короткие, красивая?
– Она мне двести рублей должна.
– А может, пятьсот? Или тысячу?
– Откуда узнал?
– Вид у тебя такой. Как будто все тебе должны.
Цыганенок был типичным представителем своего племени: смуглый, кареглазый, с жесткими, как проволока, черными волосами. Передний зуб мальчишки сколот, ресницы – пушистые и длинные, на правой щеке – пятно: то ли от сока, то ли от соуса. Маленький засранец, которого нисколько не испугала чужая смерть. Даже удивительно.
– И сигареты. Она у меня брала.
– Давно?
– Почем я помню? Недавно.
– Тебя как зовут?
Мальчишка ответил не сразу, как будто раздумывал: всучить Однолету свое имя бесплатно или продать подороже?
– Ну? – Всем своим видом Паша дал понять, что торг здесь неуместен.
– Шуко. Отпустишь меня? Не убегу.
– Конечно, не убежишь. Интересно тебе, да?
– Думаешь, я трупаков не видел? – Шуко лихо сплюнул через осколок зуба. – Еще как видел.
– Здесь?
– Не. В другом месте. Где мы раньше жили. В Екате.
– В Екате?
– Город такой. Екат. Ну, или Ебург.
«Екатеринбург», – дошло наконец до Паши.
– А в Питере вы давно?
Шуко почесал грязным пальцем переносицу:
– Давно. Зимой прошлой приехали.
– Прямо сюда?
– Не, сначала у Бахти жили, но там народу полно. Потом здесь.
– А девушка?
– Не знаю.
– Ну, ты же ей деньги одалживал. Сигареты. Сюда заходил?
– Не.
– А сейчас зачем зашел?
– Дверь открыта. Вот и зашел.
– Всегда в открытые двери входишь? – Паша попытался придать своему голосу надлежащую строгость.
– Не.
Мальчишка – мелкий мошенник, и лет через пять-семь примкнет к контингенту, с которым Паша сталкивается исключительно по работе. Паша будет ловить Шуко, а Шуко – вырываться из силков, и неизвестно – кто кого переиграет. Уже сейчас отказать мальчишке в чумазом обаянии невозможно.
– Кого-нибудь видел возле этой двери? Кроме девушки?
– Собаку.
– Какую еще собаку?
– Почем я знаю? Сидела тут собака на днях. Белая. А башка рыжая.
– И что?
– Ничего.
– Выла?
– Не. Я ей колбасы дал.
– Съела?
– Само собой.
– А потом?
– Опять за колбасой пошел, а она убежала… Ай. Вспомнил. Она с кем-то по телефону разговаривала.
– Собака? – удивился Однолет.
– Ай, кало шеро! – Шуко снова сплюнул и засмеялся. – Придумал тоже. А еще полиция. Собаки не говорят по телефону. Девчонка говорила. Возле лифта стояла и говорила…
Так. Мальчишку с Сандрой не связывает ничего, кроме нескольких встреч в подъезде. И скорее всего, они даже не словом не перекинулись. А гипотетический долг – всего лишь цыганские вымогательские фантазии. И снимки вряд ли расстроят Шуко, если уж труп в луже запекшейся крови не вызвал никакой реакции, кроме любопытства. Рассудив так, Паша вытащил из кармана фотографию Сандры и сунул ее под нос цыганенку.
– Она и есть?
Шуко вглядывался в девушку чуть дольше, чем рассчитывал Однолет, но в результате принялся интенсивно кивать головой. Паше даже на секунду показалось, что она оторвется.
– Ну.
– Может, вспомнишь, о чем она говорила по телефону?
– Вспомнил.
– Слушаю тебя внимательно.
– Штуку мне должна. Вот.
– Издеваешься?
Это была такса. За дальнейший слив информации, если Паша Однолет согласится. Можно снова ухватиться за воротник засранца и хорошенько потрясти, чтобы выбить дурь, – только такие манипуляции вряд ли помогут делу. Шуко, несмотря на юный возраст, – крепкий орешек.
– Тебе решать, – дипломатично заметил мальчишка.
Быстро посчитав в уме сумму, оставшуюся после посещения «Серпико», Паша сказал:
– Пятьсот.
– Семьсот.
– Не на базаре.