В кухонных помещениях зажигались огни — поварята подготавливали рабочие места для поваров, пока те в соседней комнате переодевались во все белое. Через несколько минут повара начнут готовить тысячу шестьсот завтраков для обитателей отеля, а затем — задолго до того, как будет подана последняя яичница с ветчиной, — возьмутся за изготовление двух тысяч обедов.

Среди огромного множества кипящих котлов, гигантских кастрюль и других вместилищ для приготовления несметного количества еды пакетик с овсянкой производил впечатление чего-то домашнего. Содержимое его предназначалось для малочисленных, но стойких приверженцев горячей каши на завтрак — они едят ее каждый день, независимо от температуры на улице, будь она около нуля или сто по Фаренгейту в тени.

В одном из отделений кухни, отведенном для жарения мяса и рыбы, шестнадцатилетний поваренок Джереми Боэм проверял работу огромной электрической печи с различными приспособлениями для жарки, которую он включил десять минут тому назад. Он поставил регулятор на двести градусов, как предписано инструкцией. Потом температура легко может быть доведена до требуемых трехсот шестидесяти. День сегодня предстоял тяжелый, потому что в меню главного ресторана в качестве фирменного блюда значились жареные цыплята по-южному.

Джереми заметил, что масло на сковородах уже разогрелось до нужной температуры, но почему-то чадило, как ему показалось, больше обычного, хотя вытяжной шкаф и вентилятор были включены. Он уже подумал, не сообщить ли кому-нибудь об этом, но тут же вспомнил, что только вчера помощник шеф-повара резко отчитал его, когда он что-то сказал по поводу приготовления одного соуса: нечего-де соваться не в свое дело. Джереми пожал плечами. Ну что ж, если масло чадит — это тоже не его дело. Пусть расстраивается кто-нибудь другой.

И кое-кто действительно был расстроен, но только не на кухне, а в прачечной отеля.

Эта прачечная, находившаяся в старом, тесном, окутанном паром двухэтажном доме, соединялась с основным зданием «Сент-Грегори» широким подземным тоннелем. Управляющая прачечной миссис Айле Шулдер, вспыльчивая, острая на язык женщина, всего несколько минут назад прошла по тоннелю она всегда являлась на службу раньше большинства своих подчиненных. И расстроилась при виде кучи грязных скатертей.

За рабочий день прачечная обрабатывала около двадцати пяти тысяч разного столового и постельного белья, начиная от полотенец, простыней, белых официантских и поварских курток и кончая засаленной одеждой рабочих машинного отделения. Все это не доставляло работникам прачечной особых хлопот, но в последнее время возникло одно удручающее обстоятельство, которое с каждым днем все больше раздражало их. Дело в том, что бизнесмены стали делать свои подсчеты на скатертях, да еще шариковыми ручками.

— Разве эти мерзавцы дома такое делают? — воскликнула миссис Шулдер, обращаясь к рабочему ночной смены, отбиравшему из кучи грязных вещей злополучные скатерти. — Попробуй они только, ей-богу, жены так бы их пропесочили, что они своих бы не узнали! А эти остолопы-метрдотели! Сколько раз я просила их следить и пресекать безобразие, да разве им до того? — И, понизив голос, она презрительно передразнила: — «Да, сэр, слушаюсь, сэр, дайте я поцелую вас в обе щечки, сэр. Не стесняйтесь, пишите на скатерти, сэр, вот вам еще шариковая ручка, сэр. Ну, немножко подкинете чаевых, сэр, и плевал я на эту проклятую прачечную!»

Миссис Шулдер неожиданно умолкла, осознав, что перед ней, разинув рот, стоит всего лишь рабочий ночной смены.

— Ступай домой, — раздраженно сказала она. — Утро еще только началось, а у меня от всех вас уже голова раскалывается.

Хорошо хоть, рассуждала она после его ухода, что они выудили эти скатерти, а не бросили все в воду. Стоит чернилам от шариковой ручки намокнуть — и скатерть можно списывать, так как потом эти чернила уже никаким способом не вывести. А теперь Нелли, которая лучше всех в прачечной выводит пятна, придется целый день работать с четыреххлористым углеродом. При удаче можно будет спасти большую часть из этой кипы, но все же, мрачно подумала миссис Шулдер, она не лишит себя удовольствия перекинуться парочкой слов с этими разгильдяями, раз уж ее к тому вынуждают.

Работа шла всюду — в парадных вестибюлях и скрытых от постороннего глаза службах: в помещениях для обслуги, конторах, столярной мастерской, пекарне, типографии, у кастелянши, у водопроводчиков и слесарей, у художников, на складе и в гараже, в отделе рекламы и в камерах хранения, в радио- и телевизионных мастерских… Всюду новый день вступал в свои права.

2

В своих личных шестикомнатных апартаментах на пятнадцатом этаже Уоррен Трент встал с кресла, в котором Алоисиус Ройс брил его. В левом бедре вдруг резко закололо, словно по нему провели острым ланцетами, — давал себя знать ишиас, напоминая о том, что и сегодня опять придется обуздывать свой неспокойный нрав. Личная парикмахерская была устроена в отсеке просторной ванной комнаты, где имелась парилка, утопленная в полу на японский образец ванна, и встроенный в стену аквариум, в котором за безосколочным стеклом плавали тропические рыбки с грустными глазами. Еле передвигая ноги, Уоррен Трент направился в ванную, — по дороге он остановился на минуту у огромного, во всю стену, зеркала, чтобы посмотреть, хорошо ли он выбрит. Придраться было не к чему.

Из зеркала на него смотрело словно вырубленное из камня лицо с глубоко залегшими морщинами, крупным ртом с опущенными книзу уголками губ, которые порой растягивались в улыбке, с крючковатым носом и глубоко посаженными, недоверчивыми глазами. Волосы его, в молодости черные как смоль, теперь заметно поседели, хотя по-прежнему были густые и вились.

Крахмальный воротничок и тщательно повязанный галстук дополняли портрет именитого южанина.

В другое время созерцание собственного холеного лица доставило бы ему удовольствие. Но не сегодня — последние две-три недели он находился в крайне подавленном состоянии. Сегодня — вторник решающей недели, напомнил он себе. И снова, как делал уже не одно утро подряд, стал считать на пальцах. Оставалось всего четыре дня, включая сегодняшний, — четыре дня, чтобы удержать в руках дело всей его жизни, которое иначе превратится в ничто.

Уоррен Трент нахмурился, угнетенный мрачными мыслями, и, прихрамывая, прошел в столовую, где Алоисиус Ройс уже накрыл стол к завтраку. Возле дубового стола с крахмальными салфетками и до блеска начищенным серебром стоял небольшой столик на колесиках со специальным подогревом — он был срочно доставлен сюда несколько минут назад из кухни отеля. Уоррен Трент неуклюже уселся в отодвинутое Рейсом кресло и жестом указал на другой конец стола. Молодой негр тут же поставил второй прибор и сел. На тележке всегда стоял второй завтрак — на случай, если у старика вдруг появится причуда и он изменит своему обыкновению завтракать в одиночестве.

Ройс молча разложил по тарелкам омлет с канадским беконом и овсяную мамалыгу, зная, что хозяин сам заговорит, если захочет. Пока еще не было сказано ни слова о синяках на лице Ройса и о двух наклейках из пластыря, которые он наложил, чтобы скрыть наиболее серьезные следы после драки минувшей ночью.