От мысли, что встреча в саду может выйти не дружеской и, не исключено, Лену придётся уводить с боем, я почувствовал холодок в солнечном сплетении – такой, будто видишь двор не со своего привычного третьего этажа, а с пятого или даже с крыши. Был ли это страх? Нет и ещё раз нет. Всё, что может со мной произойти, будет уроком за недеяние, и неизбежность этого урока – знак великой справедливости мироустройства. И лучше поскорее. Притормозив возле шкафчика для верхней одежды, я для бодрости скорчил рожу в его зеркальной стене и, не задерживаясь больше ни секунды, выскочил на лестницу.

«Пиратским садом» мы называли поляну на берегу залива, отрезанную от парка и пляжа дикими зарослями колючей акации, терновника и боярышника. Попасть туда можно было либо с воды, либо пройти узкой тропинкой, которую не всякий знал. Я знал и не раз бывал на этой поляне по делу и просто так. Дело выпадало на последнее воскресенье июля – День Военно-Морского Флота, после Дня Победы наш главный праздник. В городке он отмечался с размахом, которому мог позавидовать сам Севастополь. С утра в заливе проходил парад военных кораблей, показательные учения со стрельбой, торпедными атаками, взрывами подводных мин и дымовой завесой; потом из воды, в окружении русалок, появлялся морской царь Нептун в короне и с трезубцем; ближе к вечеру на эстраде, сооружённой в центре парковой площади, выступали знаменитые артисты – однажды я стоял в нескольких шагах от Юрия Богатикова и удивлялся, как невысок и скромен на вид этот богатырь, сотрясающий голосом дома и горы, – и уже при свете фонарей и цветомузыки начинались танцы. А в разгар праздника, перед явлением Нептуна, были спортивные состязания. Моряки, под аплодисменты всех жителей городка, поднимали гири, перетягивали канат, бежали милю8 по аллеям парка и три мили гребли на шлюпках по заливу и Яхтенной бухте.

Вот здесь-то, перед шлюпочными гонками, и выходили на свет пираты, до той минуты прятавшиеся на поляне, отчего она и получила название. Два последних года я сам был пиратом – в драной тельняшке, с чёрной повязкой на глазу, в треугольной шляпе и с нарисованными пышными усами. Горланя разбойничью песню, мы по виляющей дуге выводили свой ял наперерез шлюпкам, готовым принять старт. Весёлый Роджер развевался на мачте. Константин Михайлович, начальник яхт-клуба, сидевший на руле, палил холостыми из «макарова». Зрители с набережной кричали ура.

– Да никак пираты хотят участвовать в гонках? – старательно удивлялся в микрофон ведущий праздника.

– Да, хотим! – орали мы вразнобой.

– Ну, что, разрешим пиратам участвовать в гонках? – спрашивал ведущий.

– Разрешим! – отвечали зрители с набережной.

Мы пристраивались рядом с другими ялами и чуть раньше стартового выстрела срывались вперёд. На виду зрителей держались почти вровень со старшими гребцами-матросами, отставали совсем немного, а потом входили в Яхтенную бухту, и высокое здание штаба скрывало нас от публики. Матросы шли дальше, к буйку, обозначавшему середину дистанции, а мы быстренько разворачивались, поднимали чёрный фок и кливер на рейке и, намного опережая всех, врывались обратно в залив.

– Смотрите-ка, пираты лидируют в нашей регате! – комментировал ведущий. – Они применили хитрость! Они поставили парус!

Зрители с восторгом приветствовали нашу хитрость. Мы гребли довольно лениво, и честные гонщики настигали нас, но видно было, что не успеют обойти.

– Придётся отдать главный приз пиратам, – с очень натуральным сожалением говорил ведущий.

Но, услышав о призе, пираты начинали заранее делить его. За какую-то сотню метров до финиша мы бросали вёсла, принимались драться, кто-то вываливался за борт и ему кидали спасательный круг. Чёрные паруса бестолково хлопали на ветру… Приходили мы в итоге последними, но утешительный приз – огромный торт, удержать который в одиночку было затруднительно, – всё-таки получали.

А всё остальное, не праздничное время Пиратский сад был любимым местом для неформальных встреч. Собралась компания попить вина, пошли в сад, а чтобы другие видели, что поляна занята, – повернули дорожный знак «Проезд запрещён», воткнутый в землю у начала тропинки. Изнанкой наружу – свободно, кирпичом наружу – извольте подождать.

Сегодня, добежав до тропинки, я увидел кирпич, но не остановился. Подкрадусь, посмотрю, нет Лены – незаметно исчезну.

Лену я заметил почти сразу, но ни братца, ни тем более каких-то уродов не из школы в Пиратском саду не увидел. Обстановка была привычной: в центре поляны стоял вкопанный в землю стол – побитая, изрезанная ножами дощатая столешница на каркасе из гнутых труб, вдоль него – две такие же скамейки, возле дальнего торца – мятое ведро, заменявшее пепельницу. За столом сидела знакомая мне компания, называвшая сама себя школьной мафией. Странные типы, для которых Фокс и Промокашка были притягательнее Глеба с Володей, а Эспиноза – комиссара Каттани, водились у нас в немалом количестве и даже были организованы в довольно жёсткую структуру, и вот самую-то её верхушку я сейчас и застал. Заправлял шайкой девятиклассник Генка Земляков, сынок начальника гарнизонной губы.9 Худой, смуглый и, я бы сказал, опасный на вид – такое впечатление создавал контраст между неспешными движениями и острым, почти немигающим взглядом, между тихим голосом и неожиданно властными интонациями. Я был уверен, что он нахватался этих манер от кого-то старшего, по-настоящему способного всадить нож в спину, только вот где нашёл в нашем городке таких учителей? Рядом сидела его подружка Юля Оселедцева по прозвищу, ясный пень, Селёдка – почти черноглазая, с круглым личиком, тоненькими удивлёнными бровями; она была бы хорошенькой на мой вкус, не будь так неприятно мелка. Где граница, отделяющая эту мелкотравчатость от изысканной миниатюрности, заранее не скажешь, но вот увидел Олю Виеру – и умиляешься, увидел Оселедцеву – и чувствуешь то, что, наверное, слон чувствует при виде мыши.

Напротив этой пары, почти спиной ко мне, сидело трое. В центре – Паша Самец, хват, ухарь, весельчак, главный баловень девчонок в нашем классе и выдающийся футболист, прозревавший игру каким-то марадоньим инстинктом. При всех достоинствах он, однако, невысоко стоял в моих глазах, потому что в дружбе с Земляковым был явно на подхвате. Куда посмотрит Земляков – туда и Метц; Зёма едва заметно усмехнётся – и Метц расплывается до ушей… Я ничего не имел против дружбы с младшим, но уж, будь любезен, не давай ему заправлять, иначе какое к тебе уважение?

Слева от него расположился Лёха Лысенко, наш былой одноклассник, дважды второгодник, в своём нынешнем восьмом «Б» выглядевший как папа некоторых учеников. Прежде он был выше меня на полголовы, теперь мы почти сравнялись, но за минувший год Лысый изрядно раздался в ширину. Впрочем, массу он наел грузную и рыхлую, даже брюхо перевалилось за ремень, и я надеялся, что в драке, случись она, как-нибудь его одолею.