А по правую руку от Метца сидела, поставив локти на стол и подпирая лицо ладонями, Лена Гончаренко, и она единственная не шевельнулась, когда я подошёл.

– Всем привет, кого не видел, – сказал я и, тронув её за плечо, продолжал: – Лена, за тебя волнуются, а ты тут сидишь. Идём скорее.

Молчание. Лена была в той же сиреневой футболке и синих трикотажных брюках, что и на субботнике. За её спиной лежала на утоптанной земле тёмно-зелёная болоньевая ветровка.

– Лена, – сказал я чуть громче и слегка встряхнул её. Она зашевелилась, стала оборачиваться и, потеряв равновесие, чуть не ударилась подбородком о стол. Она была крепко пьяна, вот в чём дело. Единственная из всех. А трезвая четвёрка, по-прежнему не роняя ни звука, глядела так, что хотелось поёжиться и сказать «бррррр».

– Лена! – сказал я вместо этого и, не давая уснуть, стал осторожно покачивать её, как расшатывают вбитый в землю столбик, прежде чем вытащить. В конце концов, она вылезла сама – неловко, задним ходом через скамейку, споткнулась, и я поддержал её, наступив на тёмно-зелёную курточку, о которой совершенно забыл. Лена отошла в сторону и стояла, ухватившись за ветку серебряной ивы, в одном кеде, другой остался под столом. Блин, дайте мне его! Хотя бы ногой выпните!.. Никто не услышал моих сигналов или, скорее, не захотел услышать. Я присел у торца и, так подавшись вперёд, что голова и плечи целиком ушли под стол, вытянул руку. Не дай бог кто-нибудь заденет ногой – точно будет драка. Кроме, наверное, Оселедцевой, её как бы не замечу. Она сидела, положив ножку на ножку, ноготочки на игрушечных пальчиках были покрыты рубиновым лаком. Сверху прошелестел неразборчивый шёпот, и по столешнице, как раз над моей головой, довольно увесисто хлопнули. Ладно, это стерплю. Вдруг случайно…

Я даже не знал, сможет ли Лена самостоятельно обуться, но помочь ей под прицелом враждебных, всё подмечающих глаз не рискнул. Поднял и отряхнул её ветровку, Лена тем временем кое-как справилась со шнурком, но сил разогнуться и встать не имела. Приподняв под мышки, я довёл её до залива, зачерпнул пригоршню солёной воды и щедро умыл, ещё раз и ещё. Она встрепенулась и, наконец, посмотрела на меня осмысленно.

– Ты?

– Нет, французский посол. Что ты тут делаешь?

Она судорожно глотнула воздух и сморщилась, готовясь плакать.

– Ладно, идём скорее.

И под руку потянул её к тропинке, больше не думая, смотрят на нас или нет.

Лена шла по аллее более или менее твёрдо, я только слегка поддерживал её под локоть, двигаясь в сторону дома, где жила Полина Сергеевна. Мы молчали. Но ближе к выходу из парка ноги Лены заплелись, потом её долго рвало в кустах, и выбралась оттуда она с таким измученным видом, что я решил изменить маршрут. Мог бы, в общем, и сразу догадаться. В выходные убирал, пылесосил – ненавистное для меня занятие, но собрался, перетерпел и теперь не должен стыдиться. Мы свернули на тропинку, кратчайшим путём ведущую к другой аллее; Лена не возражала и, может быть, даже не заметила. У себя дома я помог ей стянуть кеды, отправил в ванную, включил холодную воду и затем позвонил маме Оксаны.

– Полина Сергеевна, всё в порядке, – сказал я. – Лена у меня, я тут ей помогаю с геометрией. Когда будет удобнее к вам проводить?

– Спасибо, Саша, я теперь спокойна, – ответила Полина Сергеевна. – Тогда я выйду по делам, через три часа вернусь и буду дома. Как пойдёте, позвони на всякий случай, хорошо?

– Конечно.

Я вспомнил, что скоро и моя мама вернётся с работы и винный запах в квартире совсем ни к чему. Был он или нет, я не чувствовал, но, может быть, оттого что привык или вдруг нос заложило на нервной почве. Лена, выйдя из ванной, спала на моём диване и не пахла ничем, разве что слабенько – земляничным мылом. Улавливаю мыло – значит, нос в порядке. Но всё же я пошёл на кухню и заварил чай, добавив к нему щепотку чабреца, собранного летом в предгорьях. Его могучий аромат легко забьёт все посторонние оттенки. И откашлялся на кухне, стараясь не рычать слишком громко и ужасно. С носом порядок, а вот горло чуть перехватило, всё-таки напряжение в Пиратском саду было немалое. Почему всё обошлось даже без словесной перепалки? Я такой свирепый на вид, или эти хмыри боятся кого-то из взрослых, кто может стоять за моей спиной? А впрочем, идут они в собственный зад, ещё не хватало о ком думать! Я отнёс в комнату полулитровую кружку чаю, вынул из тетради двойной лист, открыл учебник, таблицы Брадиса и, отхлёбывая после каждой написанной фразы, принялся решать задачи по геометрии, чтобы потом отдать Лене. Мы ведь как бы занимаемся.

Мой письменный стол, согласно научным рекомендациям, располагался возле окна – так, чтобы дневной свет падал на книги и тетради слева. Диван стоял за моей спиной, и вскоре я поймал себя на том, что сижу к столу почти боком. Лена лежала на животе, отвернув голову к стене, я видел её светлые волосы, не перехваченные резинкой, ухо без серёжки и, кажется, без дырочки для неё, спину с чуть выступающими лопатками, полоску голой кожи между футболкой и брюками, обтянутые трикотажем ноги, носок с протёршейся пяткой… Не трону, пользуясь случаем, даже под благовидным предлогом: узнать, не замёрзла ли. Это было для меня невозможно, и довольно скоро я понял, что и смотреть – как-то не очень. И она ведь правда может замёрзнуть. Подумав так, я достал из шкафа лёгкое одеяло с вытканными по всему полю африканскими зверями, которым укрывался поверх основного в те ночи, когда осень бросала на город тевтонскую свинью дождей и штормов, а в батареях издевательски журчала холодная вода, – развернул, накинул на Лену и вновь сел за стол. Решив самую трудную задачу – имею в виду геометрию, – услышал за спиной движение, обернулся: Лена спала на боку, лицом ко мне, львы и жирафы съехали с ног почти на пол. Чувствуя, что вот-вот она откроет глаза и сядет, я разделался с последней задачей и ушёл на кухню заварить новый чай и собрать что-нибудь поесть. Будет голодная. Я никогда не был в таком состоянии, даже во время самых весёлых посиделок на ранчо выпивал не больше кружки самодельного сухого вина, хорошо закусывая, но сейчас не то чтобы понял, а просто ощутил всем существом, словно перенесясь на миг в её тело, какой зверски голодной она проснётся.

Я вновь откашлялся, так мучительно, будто вытянул из гортани длинный шершавый шнурок. Утёр выступившие слёзы, машинально включил «Маяк» и задержался на кухне, слушая песню. Вот же история: помню до сих пор, какая была песня, прежде слышал её не раз и даже подобрал на гитаре в один из ближайших дней. Очень нравилась она Свете Шульц. А теперь исчезла, не звучит в эфире, ни единого следа в интернете, и временами кажется, будто приснилась мне тогда. Не знаю ни авторов, ни певца: роскошный баритон с лёгким восточным отзвуком, но не Муслим Магомаев и не Ренат Ибрагимов. И не Заур Тутов, и не Радик Гареев, и не Мовсар Минцаев. Остаётся, под настроение, петь самому:

По пути в комнату взял нагруженный поднос в одну руку, другой постучал и приоткрыл дверь. Лена сидела на диване, в недоумении оглядываясь.