– Ортанс, это ты? – спросила старушка в кресле.

– Non, je suis…

– Анетта, ты?

– Non, je suis…

– Эмми?

– Non, je suis Veronique, la femme de…[21] – И в неожиданном приступе слабости она повернулась к Изабелле.

А Изабелла, вынув букет из бумаги, объявила:

– Смотрите, госпожа Берто, что мы вам принесли, и как раз вовремя!

Она положила букет ей на колени, пошла с вазой к умывальнику, вынула увядшие цветы и сунула в маловатую корзинку для мусора, сполоснула вазу, наполнила ее чистой водой, вернулась к столику и поставила букет:

– Нравится вам?

Та кивнула. И, переводя испытующий взгляд с одной посетительницы на другую, произнесла:

– Но… Но я не уверена, что вас знаю.

Изабелла принесла единственный стул для посетителей, который находился в комнате, чтобы Вероника могла сесть, а сама примостилась на краешке кровати, в ногах.

– Так вот, – заговорила она, – это Вероника, жена Марселя Висброда.

И сделала паузу. Старушка продолжала смотреть на них вопросительным взглядом.

Изабелла поправила сама себя:

– Она была женой Марселя Висброда, потому что он, к сожалению, на этой неделе умер. Мы выяснили, что вы являетесь его матерью. Это верно, не так ли?

Вот тут госпожа Берто выпрямилась в кресле:

– Marcel? Est-ce que vous avez des nouvelles de Marcel?[22]

Тут Вероника все и рассказала о переезде Марселя в Канаду в юношеские годы, и как он стал капитаном, и как они поженились в зрелом возрасте, и какой это был тонкий, привлекательный, достойный человек, вот только о юности своей он, к несчастью, никогда ей не рассказывал и, видимо, вообще не знал, кто его мать. Она протянула ей фотографию Марселя в форме капитана.

Изабелла принесла госпоже Берто очки, которые заметила на ночном столике, и та долго рассматривала фотографию. Затем, опустив руку, проговорила:

– Voilà. Enfi n.[23]

Попросила стакан воды, Изабелла подала.

Долго никто из них не произносил ни слова.

Старуха на другой кровати закашлялась, потом снова впала в полузабытье.

Наконец Изабелла рискнула задать вопрос:

– Когда вы в последний раз видели Марселя?

Анна-Мария Берто задумалась, ответила не сразу:

– Когда ему исполнилось шесть месяцев…

– И как же это было?

Старушка снова надолго замолчала, глядя в окно, за которым высился большой и темный кипарис. Комната ее выходила не на ту сторону, где озеро, а на другую.

– Марселя я родила в восемнадцать лет. Отец его – крестьянин, я была у них служанкой. Он грозился убить меня, если я его выдам. Я боялась и молчала. Они забрали у меня Марселя и никогда не говорили, где он. Такая, как я, не могла стать хорошей матерью. Меня отправили в интернат – до двадцати лет… А где сейчас Марсель?

– Как мы уже сказали, к сожалению, он умер на этой неделе, когда впервые приехал в Швейцарию.

А Вероника добавила: он был прекрасным человеком и в жизни многого добился, она приехала именно ради того, чтобы это рассказать.

Анна-Мария Берто кивнула:

– Швейцария не принесла ему счастья. Это мерзавцы, des salauds. Все, и крестьянин, и священник, и эти из попечительского комитета. Мне никто не помог. Никто. – И вдруг она раскричалась: – C`etaient des salauds! Des salauds![24]

У старухи Претр на соседней кровати разыгрался кашель. Изабелла помогла ей сесть, постучала по спине, попыталась дать ей чуточку воды. Вошла сиделка с вопросом, что такое случилось, но и ей Анна-Мария Берто крикнула в лицо:

– C`etaient des salauds!

Сиделка попыталась успокоить разгневанную пациентку, ведь тут никто ей не желает зла, на что мадам Берто жестко заявила ей, что у нее украли сына, ils m`ont volé mon fi ls.

Изабелла вывела сиделку из комнаты и рассказала ей в коридоре, что именно узнала сейчас госпожа Берто и что они с Вероникой узнали от нее. Сиделка на это ответила: наконец она поняла смысл той фразы, которую пациентка так часто повторяет, более того, порой это единственное, что она вообще произносит. Изабелла спросила, конечно, что это за фраза.

– «Est-ce que vous avez des nouvelles de Marcel?»[25] – ответила сиделка.

В конце коридора показался немолодой господин, он направился к палате номер 208, поздоровался с сиделкой, и та представила его Изабелле как сына мадам Берто. А ему попутно сообщила, что разгадала, кажется, загадку.

– «Vous avez des nouvelles de Marcel?» – недоверчиво спросил он, ведь он тоже не раз слышал эти слова от матери, когда приходил ее навещать.

Сиделку вызвали в другую палату, они остались наедине.

Изабелла рассказала сыну мадам Берто всю историю, и выяснилось, что мать о ней никогда и словом не обмолвилась.

– Quelle surprise, – сказал он Изабелле, – какой сюрприз, хотя вообще-то и нет. Марсель мог быть, например, и первой любовью матери. Впрочем, мне всегда казалось, что у меня есть брат.

Когда они вошли в палату, Анна-Мария Берто сидела в кресле и держала фотографию Мартена в руках, а Вероника, положив руку ей на плечо, рассказывала о первой встрече с ее сыном и о белых китах, игравших у борта его корабля так, как будто они давным-давно друзья с капитаном.

– Значит, вы живете здесь уже больше сорока лет? – спросила Зара, а сидевшая напротив нее женщина кивнула и потянулась за конфетой «Линдт», которую ей любезно предложила девушка.

Она, мол, студентка и должна подготовить работу о кооперативном жилье – так Зара объяснила свое появление у двери с табличкой «К. МАЙЕР», когда дверь ей открыла пухленькая хозяйка. А дома ли ее муж, а найдется ли у нее минут десять, чтобы ответить на все вопросы?

Мужа дома не было, и поначалу хозяйка отказалась, но когда Зара заныла, что очень трудно найти людей, которые бы с готовностью дали нужные справки, хотя предусмотрен даже небольшой сувенир, и вытащила из сумки упаковку «Линдт – Линдор», та согласилась, и вот теперь Зара сидит в комнате на обитом тканью кресле с короткими ножками, у которого подголовник прикрыт вязаной салфеткой, а на канапе напротив сидит госпожа Майер и смотрит на нее слегка отрешенно. Между ними старомодный столик, там иллюстрированные журналы и газеты, на самом верху – газета «Анцайгер фон Устер», на нее-то Зара и выложила свои конфеты. В комнате еще буфет, пожалуй, великоватый для такого помещения, на нем стоит свадебная фотография, Зара тотчас узнала молодого Майера по взгляду. В рамочке рядом – портрет девочки школьного возраста, она в фартуке, а две длинные косы доходят до самого края фотографии. На большом столе в комнате обрезки тканей, а рядом швейная машинка – хозяйка дома как раз занималась шитьем.