Я не решаюсь рассказать. О том, как билось мое сердце, когда я смотрела вниз с балкона. Следила, как он выходит из машины, одергивает штанину...

«Кстати, – она застывает с половником, – звонило домашнее животное. Два раза. В институте переполох. Обсуждают твою блестящую карьеру». – «А ты уж, конечно, подлила?» – «Ну, – Яна опускает глазки, – не без этого. Но в целом вела себя сдержанно и корректно». – «Представляю...»

Она прижимает ладонь к уху: «Кто-кто? Так, домработница. Хозяйки дома нету. Татьяна Андреевна уехали в командировку. Не успели вернуться и снова уехали. В этот, как его... – свободной рукой она хлопает себя по лбу, – в Рим...» – «И что я там делаю? Изучаю римское право?» Она смеется: «Да какая разница... Главное, оно здесь, а ты – там».

Не прошло и месяца, а я уже не помню. Забыла. Будто ничего не было – ни его самого, ни его болезненной супруги... У женщин нет прошлого. Разлюбила – и стал ей чужой. Кто ж это сказал?

«Знаешь, – я выпиваю залпом, – последнее время что-то с головой. Забываю первоисточники». – «Ну и хрен с ними! Кому они теперь-то нужны... А что он еще сказал?» – «Кто?» – «Фридрих», – она отставляет пустую рюмку.

«Сказал, что денег у него – на сто лет». – «Видали, – Яна настроена скептически. – Да хоть на двести! Лишь бы и нам досталось... Слушай, а что если нам съехаться? Найдем хорошую, в центре. Такую, как их офисы. Бывшую коммуналку...» – «А ремонт?» – «Ничего, не все сразу... Я думала. Всю ночь. Пока тебе снилась обезьяна. Это – лучший выход, – она разглядывает бутылочную этикетку. Поднимает пьяненькие глаза. – Обыкновенная лесбийская семья. В Европе – сплошь и рядом. По телику говорят – движемся семимильными шагами. Ты – папа, я – мама. Не бойся, – Яна хихикает, – в этом смысле у меня минимальные потребности. Можно сказать – шиш. Укатали сивку крутые горки... Ну, что нам делать? Если нет нормальных! Сготовить, погулять, проверить уроки: Сашка маленькая, нужен глаз да глаз...» – «Ты сумасшедшая?» – «А что?» Войдя в роль, она поправляет платье. Кокетливо.

Этого мне только не хватало: стать мужиком.

«Вот, – Яна сидит, пригорюнившись. – Стоит женщине задуматься о личном, и – на тебе. Да не бойся, я не по расчету. Исключительно по любви».

Не поймешь: не то придуривается, не то серьезно...

Я говорю: «Войди в берега...»

По утрам я приезжала в офис, усаживалась в приемной. У меня не было ни обязанностей, ни места.

Время ползло сонной мухой – на стеклах оставались следы.

Казалось, Фридрих про меня забыл. Или – я обмирала от этой мысли – уже сожалеет о своем предложении, считает его скоропалительным. «В ваших услугах я не нуждаюсь». Я пыталась представить себе, как он выходит из кабинета и объявляет о своем решении, подбирала достойные ответы – то грубые, то более-менее вежливые, но про себя знала точно: если это случится, я не найдусь с ответом. Просто встану и уйду.

Секретари ведут себя сдержано. Блондинка, впрочем, приветливее: улыбается, наливает кофе. Брюнетка не замечает в упор. Иногда я предлагаю свою помощь: «Может, полить цветы?» Мне неизменно отказывают – вежливо, но твердо. Все цветы политы накануне.

Брюнетка уехала с поручением. Мне надо воспользоваться случаем, попытаться наладить контакт. В конце концов, мы обе – женщины. У женщин всегда найдутся общие темы. В Древнем Египте была традиция: знакомясь, женщины рассказывали друг другу о своих родах. Торнтон Уайлдер. Мартовские иды.

«А кем вы работали раньше?»

«Инженером-технологом в НИИ, – Елена отвечает охотно. У нее красивое лицо: голубые глаза, нежная матовая кожа. – Попали под сокращение – и я, и муж. Начальство освобождало комнаты, чтобы сдать частным фирмам...»

Могу себе представить: еще вчера они вскакивали, как встрепанные, глушили верещанье будильников. К автобусу, с эскалатора на эскалатор, бегом – до проходной. Лишь бы успеть, расписаться, поставить росчерк в засаленной книге. Ровно в девять ее унесут как добычу, вырвут из опоздавших рук. Теперь этой книги нет. Осталась только шариковая ручка. Повисла на замызганном шнурке.

Их прежняя жизнь пахла конторским клеем, затхлыми стеллажами, заставленными картонными папками. В стеллажи въелась советская пыль: безделья, политинформаций, болтовни о тряпках, примерок в женском туалете, картофельной вони овощебаз, копеечных профсоюзных взносов – 5-го и 20-го каждого текущего месяца. Анекдотов, которые травили в курилке...

«Мы же не знали. Думали, все образуется. Директор скрывал до последнего... Вам с сахаром? – Елена размешивает растворимый кофе. Подает мне чашку, подсаживается поближе. – Мне повезло. А муж... Пока безработный. Сидит дома, следит за сыном. Нашему сыну двенадцать», – она поправляет светлые волосы.

Скорее всего, ее муж – из однокурсников. К третьему курсу отпустил бороду, ходил с рюкзаком, бренчал на гитаре:

Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены...

«А вы?»

Теперь моя очередь рассказывать.

«Преподавала в институте. Русский язык. А Катерина?»

«На фабрике. Инженером-нормировщиком».

У брюнетки тоже дочь. На лбу печать напряженного одиночества. Для дочери она наняла бонну – очень приличная женщина, бывший университетский преподаватель. Недавно вышла на пенсию. Ее дочери повезло: сидела бы на продленке, а так ходит по музеям.

«Ой, слышите? – Елена прислушивается испуганно. – Кто это?..»

В коридоре чужие голоса...

«Может, радио?»

Я иду за нею следом. В коридоре пусто. Если не считать охранника, который сидит у входной двери.

Мы заглядываем в кухню. Тоже никого. Повариха уже ушла. Все убрано. На столе – перемытая посуда: стопка тарелок, чашки кверху дном на полотенце... Теперь я их слышу – слабые голоса. Откуда-то сбоку, как будто проникают сквозь стену. «А там что?» – я показываю на дверь. – «Ничего... Черная лестница». – «Может, соседи?»

Елена качает головой: «Давно расселили. В доме больше не живут. Ой, кажется, телефон!» – она бежит обратно. На свое рабочее место.

Я осматриваю помещение. Квадрат от бывшей плиты, три кухонных стола – от них остались следы, не зашарканные половой тряпкой.

Так просто не расселишь. Днем они отсиживаются за стенкой. По ночам возвращаются в свои комнаты, заставленные нашей офисной мебелью. Переодеваются в домашнее, выходят в кухню, разогревают ужин.

Тетка в синем фланелевом халате. Стоит у бывшей плиты, шевелит картошку. Картошка с котлетами – теплый мясной запах.

Семья садится к столу. Хозяйка вносит чугунную сковородку, ставит на стол. На столе – рабочий беспорядок: ведомости, черновики договоров. Они не замечают. Ставят тарелки на наши бумаги. На бумагах остаются жирные следы...