Некоторые офицеры «омусульманиваются». 38-летний генерал Жак Франсуа Мену принимает магометанство под именем Абдаллах Жак и женится на мусульманке, дочери местного цирюльника. Он посещает мечеть в Розетте и не просит для себя никаких привилегий либо послаблений.

Случай выдающийся! Ведь безбожники «Итальянской армии» давно не ходили в церковь. Даже побывав у папского престола в Риме, они ничуть не прониклись духом католицизма. В Египте жили копты-христиане, греки, армяне, здесь стояли храмы, и у желающих была возможность следовать культу. Однако солдаты оставались атеистами.

Это обстоятельство «было замечено проницательным оком улемов, столь ревностно и тревожно относившихся ко всему, что имело отношение к их культу».

Им это понравилось: «если французы не были мусульманами, то, по крайней мере, было доказано, что они и не идолопоклонники; султан Кебир, несомненно, находился под покровительством пророка. Из тщеславия, свойственного всем людям, шейхи с удовольствием рассказывали о ласковом приеме, который он им оказывал, о почестях, которыми их осыпали, обо всем, что они говорили или воображали, что сказали. Их пристрастие к Наполеону было очевидным, и одним из догматов веры стало: «Французы никогда не победили бы правоверных, если бы их вождь не пользовался особым покровительством пророка. Армия мамелюков была непобедимой, самой храброй на Востоке; если она не оказала никакого сопротивления, то это потому, что была греховной, неправедной. Этот великий переворот предсказан в Коране в нескольких местах».

Сам Бонапарт, всецело настроенный на примирение и более всего опасающийся актов фанатизма, не только громко восхищается пророком, но и выучивает наизусть несколько шур Корана. Политик затрагивает нежные струны арабского патриотизма и пламенно убеждает старцев в том, что Магомет, спустись он сегодня с небес на землю, направился бы не в Мекку (это же не центр мусульманской империи!) и не в светский Константинополь, где неверных больше, чем верующих. Конечно, он предпочел бы священные воды Нила!

Потрясенные мудрецы восклицают: «Тайиб! Тайиб!» – о, это истинно так!

Шейх Аль-Мохди, «самый красноречивый, образованный и молодой», переложил обращения Бонапарта к народу арабскими стихами. Отдельные строфы заучивались мусульманами наизусть.

Но до какой черты мог дойти Бонапарт в этом процессе сближения с местной знатью и мусульманами? Ведь акты обращения солдат и офицеров в ислам не были массовыми, и не могло быть речи о том, чтобы вся армия приняла религию пророка.

Между тем, духовенство продолжало антифранцузские проповеди в мечетях. Бонапарт заявил десяти «наиболее преданным» шейхам: «Нужно положить конец этим беспорядкам; мне нужна фетфа…, приказывающая народу принести присягу на верность».

Итак, он решился на то, чтобы потребовать полного и всеобщего повиновения.

Лица шейхов побледнели. Глава улемов Аль-Азхара после продолжительного раздумья заявил: «Вы хотите пользоваться покровительством пророка, он любит вас; вы хотите, чтоб арабы-мусульмане поспешили встать под ваши знамена, вы хотите возродить славу Аравии, вы не идолопоклонник, сделайтесь мусульманином; 100 000 египтян и 100 000 арабов из Аравии, Медины, Мекки сомкнутся вокруг вас. Под вашим водительством и дисциплинированные на ваш манер, они завоюют Восток, и вы восстановите родину пророка во всей ее славе». «В то же мгновение старческие лица осветила улыбка. Все пали ниц, призывая покровительство небес».

Кульминационный момент. Бонапарт должен был достойно ответить на смелый вызов. Но это не тот случай, когда говорят «да, да», «нет, нет».

Есть над чем призадуматься!

Во-первых, всякий человек должен умереть, не изменив своей религии (этого, естественно, он вслух не произнес).

Во-вторых, есть две сложности на этом пути (и здесь он предложил начать обсуждение): солдаты вовсе не готовы пойти на обрезание, а, кроме того, «приучены к вину с детства, я никогда не смогу убедить их отказаться от него».

Дискуссия приняла характер длительный, основательный и неспешный, чего Бонапарт и добивался.

Первый вопрос удалось разрешить к общему удовлетворению. Правила вовсе не строгие: «обрезание представляет собой дополнение… оно не было введено пророком, а лишь рекомендовалось им… можно поэтому быть мусульманином, не будучи обрезанным».

С алкоголем сложнее: «можно пить вино и быть мусульманином, но это значит жить во грехе без надежды на награду, обещанную избранным».

Тут Бонапарт огорчился. Получается, что лучшие в мире солдаты, победители мамелюков, будут отнесены ко второму разряду?

Тогда дипломатичный Аль-Мохди предложил оставить в фетфе лишь первую часть, вторую же сделать предметом новой дискуссии. Не помешает и проконсультироваться у шейхов и шерифов Мекки.

Духовенство и народ живо обсуждали события. Среди слухов был и такой: сам пророк явился султану Кебиру, сказав ему: «Мамелюки правили, следуя только своим капризам; я выдал их тебе. Ты предоставил власть шейхам, улемам; поэтому все тебе удается. Но нужно завершить то, что ты начал. Признай догматы моей веры и следуй им; это вера самого бога. Арабы ждут только этого сигнала; я дам тебе завоевать всю Азию».

Бонапарту приписывали разные ответы на слова пророка. Он же пустил нужные ему слухи: якобы, новый правитель Египта испросил годичный срок для подготовки своей армии, и Магомет ему этот срок предоставил; он обещал построить большую мечеть; вся его армия станет мусульманской, а великие шейхи Ас-Сада и Аль-Бакри рассматривают его как мусульманина.

Фетфу обнародовали во всех мечетях, как и положено, в пятницу.

В августе и сентябре 1798 года «султан Кебир» проводит три массовых праздника: фестиваль Пророка (в годовщину со дня рождения Магомета), фестиваль Нила (церемония прорыва дамбы канала Повелителя Правоверных) и фестиваль Республики.

Залп полевых батарей и ста пушек, установленных в цитадели Гизы и на судах речной флотилии, сопровождал весть о прибытии пророка в Медину – начало хиджры.

Мечети, дворцы и базары были разукрашены ярко и разнообразно. Устраивались фейерверки.

Паводок Нила в 1798 году был сильнее, чем в предыдущие годы. Город был иллюминирован цветными плошками, празднество продолжалось всю ночь и следующие восемь ночей. Площади Каира стали озерами, улицы – каналами, сады – затопленными лугами, над которыми высились пальмы. Потрясающее зрелище – совсем не то, что было во время памятного пустынного броска на Каир!

Армия марширует в парадных мундирах, духовые оркестры играют серенады, для знати сервируются роскошные обеды, генеральный казначей Эстев разбрасывает бедноте значительные суммы в мелкой монете. Народ ликует.

В день Республики Бонапарт коротко и энергично обратился к армии, а Конте запустил воздушный шар со стихами на турецком, арабском и французском языках, который не произвел на мусульман особого впечатления. Правда, говорили, что вождь именно так общается с пророком.