зависимости. А у тебя жена, дети… не заводи привычку, которая тебе не по карману. Есть более простые способы покончить с собой.

— Ха-ха, да кому ж охота помирать? Я женат шестнадцать лет, брат, и время от времени хожу на сторону, я наделал кучу детей, я знаю, что такое родильные отделения, сезонные распродажи Чойтро[31], родня жены, джамайшошти[32]. Оно того не стоит. Это долгий путь — ждать, пока смерть придет и заберет тебя. Нет, говорю я. К черту это дерьмо. Трахай женщину, рядом с которой чувствуешь себя живым.

Верно, подумал Тилу, мысленно представляя себе Лали — ее бедра, расставленные под точно выверенным углом; обнаженную смуглую спину, проступающую сквозь распахнутую блузку под скользящим сари; длинные темные волосы, ниспадающие набок, словно завеса ночной магии; рисунок на длинной белой палочке сигареты. Тилу закрыл глаза, чтобы удержать этот образ, выжечь его в темном пространстве.

— Она ушла. Ее больше нет там, где она была раньше.

Глава 16

Лали улучила момент, когда на нее никто не смотрел, и поправила платье. Соня стояла у окна, прислонившись к стене и обхватив себя руками. Она насвистывала что-то смутно знакомое. Лали вспомнилась колыбельная — мелодия из другого времени и другой жизни. Слышать ее здесь, в этой холодной пустой комнате, казалось неправильным. Она почувствовала прилив жара. Рэмбо вертел в руках большую фотокамеру. Вероятно, не знал, как пользоваться этой штуковиной, и Лали позволила себе ухмыльнуться. Соня выглядела отстраненной. Рэмбо что-то пробормотал себе под нос.

Лали не знала, чего ожидать, когда ее повели — Рэмбо впереди, Соня сзади — вверх по тусклой лестнице. Они подошли к двери, обозначенной табличкой с номером 212.

— Двести двенадцать, двести двенадцать, — шептала она себе под нос, пока не перехватила странный взгляд Сони.

Лали казалось важным запомнить номер комнаты. Она недоумевала, зачем ее сюда привели. В какой-то момент промелькнула мысль о том, чтобы развернуться и убежать. Выбраться из этого дома, может, рвануть и дальше, сесть в любой автобус, а потом… куда? Бывали времена, особенно поначалу, когда она мечтала о месте, где окажется после «потом», когда-нибудь. Лали невольно сжала кулаки. Это место далеко-далеко, за невидимым горизонтом. Должно же оно где-то существовать, но только не здесь.

Рэмбо посмотрел на нее и прищелкнул языком.

Лали нахмурилась, и Рэмбо поспешил ее успокоить:

— О, я не тебе. Эта гребаная штука не работает. Слишком много настроек.

Он направил камеру на Лали, и раскаленная добела вспышка испугала ее. Она попыталась опереться на руки, разведенные в стороны чуть шире бедер, и на мгновение закрыла глаза. В комнате запахло какой-то химией. Холодный белый свет заполонил все вокруг. Она вспомнила, как Рэмбо что-то говорил о каталоге, о статусных клиентах. Как сказал, кивая на Соню: «Знаешь, сколько зарабатывает эта сучка? Семьдесят тысяч за ночь, не меньше. Десять тысяч за один танец, а все остальное — за счастливое продолжение». Лали тогда изумленно посмотрела на них обоих, и Соня просто улыбнулась. Лали не поверила. Она никогда не видела столько денег в одном месте и в одно время. Белая хлопчатобумажная простыня холодила кожу. Даже половина этой суммы — двадцать пять тысяч за ночь — означала, что через две ночи у нее на руках будет пятьдесят тысяч долларов. И что ей это даст? Новую крышу? Кирпичные стены? Трубчатый колодец? Образование? Она не осмеливалась планировать, но было приятно оттого, что появилась возможность мечтать. Лицо Тилу проплыло в сознании, как цветок по грязной реке. Вечная ничтожность бытия, изможденная физиономия, сгорбленные плечи — неизбежность поражения правила его душой и отпечатывалась на теле. Лали открыла глаза.

— Не так уж плохо. Надо немного поработать с подсветкой, и, думаю, из этого что-то получится, — сказал Рэмбо Соне.

Белокурая головка склонилась к темной, набриолиненной голове Рэмбо, заглядывая в крошечный экран камеры.

— Ладно, мне пора, дорогой, — сказала Соня.

Рэмбо расплылся в улыбке, обескуражившей Лали. Соня повернулась, и светлые волосы скользнули по его предплечьям. Лали вгляделась в лицо Рэмбо — в нем читалось отпущение грехов. Он быстро отвел глаза, и Лали изумленно моргнула. Похоже, идиот Рэмбо тоже глубоко увяз в этом болоте.

Позже, стоя в темном углу, пока Соня кружилась в вихре разноцветных огней, Лали почувствовала острую колющую боль где-то глубоко внутри. Высокая блондинка сверкала, словно редкий драгоценный камень, ее осыпали банкнотами, как богинь осыпают измельченными лепестками календулы. Голубой лиф и розовая вышитая гхагра[33] добавляли соблазнительности безупречному белому телу, пуповину идеального живота украшали золотые цепочки. Мужчины за столиками глазели на нее, хлопали в ладоши вместе с ней, бросали и бросали конфетти из банкнот к ее ногам. Самые пьяные, пошатываясь, выходили вперед и пытались подтанцовывать, неуклюже двигаясь под странную экзотическую музыку, как недоразвитые приматы. Соня улыбалась им терпеливо и непринужденно, пронзала их чарующим взглядом, в котором Лали безошибочно распознавала острие ножа.

Лали наблюдала и за Рэмбо. Половину его лица освещали блики света от подержанного прожектора, а другая половина светилась каким-то внутренним огнем, опасным и неудержимым. Люди гибнут из-за глупой любви или из-за жадности. Лали почувствовала, как сгустился воздух вокруг — то ли танец богини так подействовал на нее, то ли денежный дождь. В тот миг она возненавидела всех разом. Соню, Рэмбо и этих зажравшихся сластолюбцев, сорящих деньгами в буквальном смысле слова. Банкнот на полу валялось больше, чем Лали когда-либо видела, больше, чем семьи, известные ей, заработали бы за год. Интересно, как Соне и Рэмбо вообще удавалось вести учет того, сколько они выручили, а сколько затерялось в затхлой темноте под диванами, на радость крысам и уборщикам.

Время от времени к Рэмбо подходили мужчины и заводили разговоры. Лали наблюдала, как их головы склонялись друг к другу, каждый пытался прокричать что-то в ухо другому. Рэмбо скалился, доставал свой телефон и что-то показывал. Лали догадалась, что он пролистывает фотографии девушек, но мужские спины закрывали ей обзор, и она не могла разглядеть лиц. Ей стало интересно, не торгует ли сутенер и ее фотографиями. Она почувствовала нерешительность, страх и крайнюю подозрительность, когда Соня и Рэмбо привели ее в ту комнату и попросили попозировать перед камерой. Соня присела на кровать, убедила Рэмбо оставить их ненадолго и очень спокойно объяснила Лали, что клиенты, которых собирались привлечь для нее, — клиенты, интересующие мадам, — не станут платить большие деньги, пока не увидят «товар лицом». Блондинка не стала вдаваться в подробности, предоставив Лали самой включить воображение,