Мы сели первыми, Валя полную группу к месту сбора не привела. Через 12 минут сели три ее машины. Девчонки бегут на КП, а Андрей и ребята не торопясь подходят, предварительно раскурив папиросы. Идут вразвалочку, довольные. Гарик при докладе доложил, что лично видел поражение предмостья первой парой бомб. Гита Баркан на связь выходила в момент атаки и вывода. В точку сбора не прибыла. Ждали пять минут. Я стоял у КП и ждал. Всякое бывает. Я у них принимал зачет по бомбежкам. Гита – низенькая, с широкими бедрами и с «ушами», брюнетка. Из Одессы. Катя – штурман, худенькая блондинка с Сибири, из Алейска, маленького городка под Барнаулом. И Маша – стрелок, из Новгорода, настоящая русская красавица. Крупная, дородная, смешливая. Все меня подкалывала, что мне вес набрать не помешало бы. Они не сели. «Пятерка» доложила, что ничего не видели. Ни стрелок, ни штурман. Ко мне подошла Настя:

– Саша, у них уже кончилось топливо. Пошли, тебя девчонки ждут.

Тут у меня по щеке прокатилась слеза. Я последний раз плакал в пятилетнем возрасте, когда влетел в канаву на «школьнике», спускаясь с горки в летном городке, у которого отказали тормоза. Сильно разбил коленки. Больше никогда не плакал.

«Саша?» – «Я». – «Как тебе это удалось?» – «Гита – моя подруга, мы из одного города, она писала мне с самого начала войны. А потом, видимо, записалась к Расковой». – «Я не об этом, я о слезе». – «Не знаю, просто для меня этот человек имел большое значение: она младшая сестра моей ближайшей подруги. Мы ее с детства нянчили».

Я вошел в класс и приказал вызвать начальника кислородной станции. Девочки, большая часть из которых ревела и выстраивала различные версии: заблудились, сбиты на отходе, атакованы «мессершмиттом», конспирологическое: «нас ждали», удивленно посмотрели на меня.

– Что уставились?

– А зачем он на разборе?

– Из-за него или его людей погиб полностью экипаж. Во всех остальных случаях они бы вышли на связь. Высота дает нам защиту от врага, но сама по себе является нашим с вами врагом. И единственная наша защита от нее: кислород. Кислорода внезапно не стало. Это, и только это причина гибели самолета. И его экипажа. Прошу почтить их память вставанием!

Все встали. И через минуту Валя Кравченко сказала:

– Давайте не будем терять надежду! Может быть, кто-то выпрыгнул.

Вошел Красовский, а вслед за ним старший лейтенант с довольно помятым заспанным лицом, который заведовал станцией. После доклада командующему о завершении вылета, я попросил у него минуту времени, чтобы разобраться с причинами потери самолета и экипажа. Красовский пожал плечами. Я пальцами подозвал старлея, тот даже не стал мне докладываться, хотя я его вызывал, а все время смотрел на генерала.

– Дыхните!

– Я пил на ужине «фронтовые»!

– Сказки будете рассказывать в трибунале. Сдайте оружие, вы арестованы. Это – Воронеж, отсюда до фронта пилить и пилить. Кроме летного состава, фронтовые никто не получает.

– Вы не имеете права!

Тут Красовский разразился такой «тирадой», что ему бы позавидовал любой боцман, его адъютант произвел арест и передал арестованного охране командующего. Несколько емкостей с 99-процентным спиртом были разбавлены. Всем остальным экипажам просто крупно повезло. В авиации 100-процентный или «абсолютный» спирт используют для удаления влаги из кислородной распределительной станции. Используется его свойство активно поглощать даже пары воды, чтобы превратиться в обычный 96 %-й спирт. Если влагу не удалить, то пары сконденсируются из-за понижения температуры до минус 60–70 градусов, и какие-нибудь клапана или редукторы могут прекратить работать. Хорошо удаляет пары воды только спирт, процентный состав которого не ниже 99 процентов. Как только плотность спирта падает до этой отметки, его использование для обработки СКУ запрещается, он списывается и отправляется на переработку, чтобы опять получить стопроцентный. Внешне «Абсолют» ничем не отличается от 96 %-го, поэтому хранится отдельно, в специальных герметически упакованных емкостях, и выдается прибористу под запись в специальном журнале. На кислородной станции всегда есть спирт, и его много, поэтому это место служит «Меккой» для всех пьяниц и других желающих погреть на процентах руки. Сплошные «Миши-три-процента».

После этого неприятного инцидента провели разбор полета, тщательно рассмотрели снимки, которые уже проявили. На мосту под Чугуевом находился эшелон с танками и топливом. Паровоз был с южной стороны, шел к Изюму. Танковая рота до места назначения не дошла, полностью или частично. Мост разрушен в двух пролетах. Пожар на обоих берегах. «Сотки» дают очень горячие осколки, и бензин от них неплохо взрывается. Мост под Черемушками, действительно, скрыт дымзавесой на последнем снимке. Но снимки экипажей показывали разрушение всех трех пролетов. Мост разбит надолго.

До чего Красовский любит целоваться! Всех перецеловал. Настю так три раза по три. Досталось и мне, и даже Андрееву экипажу. Довольно хлопнув кого-то из девушек по заднице, собрал бумажки и уехал в штаб фронта. Мне пришлось ехать с ним к Черевиченко. Приказы надо выполнять! Генерал видел тридцатый сон, поэтому нам пришлось его ждать. Было видно, что недоволен, что его разбудили. А нефиг давать непродуманные приказания! Однако новости были слишком хорошими, чтобы сразу не позвонить в Москву. Вместо выволочки мне опять пришлось вытирать щеки и губы, теперь от его слюней. Черевиченко и Красовский подписали представления, и Кравченко подписал, и все улетело в Москву. Заметив, наконец, что у меня слипаются глаза, меня отпустили, но так как отцы командиры продолжали что-то обсуждать, то мне пришлось ловить попутку. С транспортом в эскадрилье было не шибко хорошо. Надо бы этим заняться.

Поспать не дали, утром прилетела Раскова, и нас с Настей и Майей разбудили. Девчонки остались досыпать, мне же пришлось вставать, мыться и идти завтракать вместе с Мариной Михайловной, которая довольно искренне радовалась успехам и сильно горевала по поводу гибели первых своих девочек. Но не без оборота на себя! После завтрака мне было предложено переодеться и лететь в Москву. Я – отказался. Марина удивленно посмотрела на меня:

– Почему?

– На днях начнется наступление: или наше, или немецкое. Сегодня – второе мая.

– Успеешь! Завтра вернешься, а полеты без тебя мы отменим.

Она так и сделала: позвонила Красовскому, и как я не отнекивался и не ссылался на Дружковский и Краматорский мосты, всем было до одного места! Это направление не нашего фронта, и полоса не нашей армии. Как будто те три моста, которые разбили, были в нашей полосе! Пошел переодеваться, Марина со мной. Галифе она забраковала, юбки у меня не было, и тут она обратила внимание на мои руки.

– Господи! Какой ужас! Что у тебя с руками! Надо срочно делать маникюр и снимать вот эту мерзость! – она показала на мозоли, таким трудом и потом набитые. Сашка, подлюка, тихо радовалась моменту и мыслями была уже в Москве. В голове – сплошное раздвоение личности. Цыкнул на Сашку, но она так жалобно простонала, что очень хочет этой поездки… Пришлось брать быка за рога и объяснять Марине Михайловне, что я такая, какая есть! Меня другой не сделать, тем более за один и на один день. Еду я в брюках, юбки нет и носить ее я не собираюсь. В брюках удобнее, во всех случаях жизни, а задирать юбку я не собираюсь.