Невольно на ум опять пришел призрачный караван из позапрошлой ночи. Действительно ли это был морок, или мне довелось каким-то образом заглянуть в прошлое здешнего мира?

Прозрачная вода шипит между камней,

И валунов оскал становится грозней.

Зеленая трава тут очень редкий гость —

Скорее подберешь изъеденную кость.

Вот руны на камнях, а вот арабов вязь

Сливаются в одну вневременную связь.

Здесь караваны шли на север и на юг,

Встречаясь иногда в объятьях горных вьюг,

Но вот уже века царит вокруг покой,

Лишь слышен иногда унылый ветра вой.

Долиной темных сил в селенье под горой

Старейшины зовут ее между собой.

Охотники не раз с вершин окрестных гор

Глядели на ночной искрящийся костер.

Верблюдов караван в серебряном огне

Там мерно проходил и таял как во сне.

Лишь колокольцев звон в далекой лунной мгле

Звучал, и тлел костер, как уголек в золе…

К обеду я вступил в область снегов, и все следы цивилизации исчезли под белым покрывалом. Снег в этих местах, по всей видимости, не таял круглый год, и под многочисленными свежими наносами ближайшей зимы скрипел самый настоящий фирн. Еще несколько десятилетий, и он перейдет в следующую свою стадию, и перевал окончательно скроется под горным ледником. К счастью, мне не грозила напасть карабкаться по ледовому потоку. Разве только непредсказуемая судьба занесет меня в эти места столетие спустя.

И каково же было мое удивление, когда в седловине перевала сверкнули алмазным светом тонкие игольчатые пики изящного, будто плетенного из невесомых кружев строения такой необычайной красоты, что от одного взгляда перехватывало дыхание. Я протер глаза, думая, что это очередной мираж, хотя никогда не слышал о снежной фата-моргане, но дворец, а иначе его назвать не поворачивался язык, не исчезал. Потом на ум пришла мысль о духах Полуночных гор. Но если здешние духи в состоянии возвести такую красоту, то почему же их так боятся долинные жители? Немного постояв, я двинулся к сверкающему впереди чуду, тем более что при всем желании обойти стороной его было нельзя. Вокруг седловины высились неприступные грозные пики, на склонах которых даже снег не мог удержаться. Да и обойди я стороной такое, так потом всю оставшуюся жизнь буду жалеть об упущенной возможности заглянуть внутрь. И хотя какая-то часть моего сознания протестовала против этого безрассудного шага, я упорно двигался в сторону вероятной мышеловки. Говорят, что мышей губит не голод, а в основном любопытство… Что же тогда говорить о человеке…

Где-то глубоко, на самой грани сна и яви, мне почудился тихий, но упорный зов. Я глубоко вздохнул и попытался провалиться снова в бездонные глубины сна. Но зов не отставал, он упорно следовал за мной по извилистому и прихотливому сновидению, вплетаясь в сюжет и настойчиво прося обратить на себя внимание.

И в какой-то момент я неожиданно, рывком очнулся. Очнулся совершенно бодрый, собранный, готовый к самому неожиданному. Такие моменты резкого пробуждения свойственны любому человеку. Последователи Дарвина – ну те, которые произошли от обезьяны, – утверждают, что это пробуждаются атавистические инстинкты родовой памяти, приобретенные еще в те далекие времена, когда они, вернее, не они, а их хвостатые сородичи жили на деревьях. И именно боязнь свалиться с ветки во время сна и способствовала закреплению этого рефлекса. Не знаю, может, они действительно произошли от какой-нибудь доисторической макаки… в нашем безумном мире все возможно. Я знавал людей, утверждавших, что их предками были тигры или, еще экзотичнее, змеи. Да и если следовать этой теории, то дикие племена гораздо ближе к своим корням и должны где-то на уровне инстинктов чувствовать свое родство с человекообразными. Вот только все известные на Земле народы не делали почему-то своим тотемом обезьяну. Любые другие животные, пресмыкающиеся, птицы, рыбы, насекомые – да, но никогда обезьяна. Правда, в индийской мифологии Хануман и его подчиненные наделены разумом и где-то даже обожествлены, но те же индусы придумали очень оригинальное и изуверское блюдо из божества: когда вскрывается черепная коробка живой обезьяны и ее мозг поедается со всевозможными специями. И бедная мартышка, заметьте, во время этого действа еще жива. Согласитесь, трудно представить такое отношение к своим далеким сородичам. А между тем индуистская цивилизация считалась и считается одной из наиболее развитых в недалеком прошлом как в интеллектуальном, так и в моральном плане.

Так вот, я несколько отвлекся. В опочивальне было тихо, лишь еле потрескивал огонек в маленьком светильнике, закрепленном в изголовье, да слабый ветерок слегка шевелил кисейные занавеси балдахина.

– Человек, – послышался тихий шипящий голос, – очнись, человек…

Я пригляделся к занавесям и неожиданно увидел два горящих багровым светом булавочных огонька. Обладателем этих злобных глазок являлось маленькое существо весьма отвратного вида. Тельце размером с кулак взрослого человека венчали крылья, доставшиеся ему явно от летучей мыши, на плечах сидела уродливая голова, оснащенная кривыми рожками, пальцы ног и рук заканчивались изогнутыми коготками, которыми оно и цеплялось за занавесь, помогая себе хвостом, обвившимся вокруг одного из шнуров. В общем, вылитый чертик, у которого отсутствовали лишь копыта.

– Человек, – опять завело свою песнь странное создание.

Я приподнял голову. Увидев, что я проснулся, существо поднесло скрюченный палец к губам, призывая к молчанию. Затем оно поманило меня за собой и, сорвавшись с балдахина, нырнуло в дверной проход.

Я осторожно поднялся, стараясь не разбудить сладко посапывающую рядом Сейлин, и вышел за ночным гос­тем.

Существо сидело на подоконнике в соседнем зале, ожидая меня. Я внимательно огляделся, одновременно прислушиваясь. Вроде все вокруг было тихо. Никто не покушался на покой моей женщины. Рассудив, что существо, которое можно убить щелчком, не представляет особой опасности, я приблизился к ночному гостю.

– Мы с тобой одной крови, – прошелестело существо, уставившись на меня красными глазками.

– Может быть, – пожал я плечами, – но я не уверен. Что тебе надо?

– Еды, – жалобно посмотрел на меня ночной гость, – Покорми меня, человек.

– И что ты предпочитаешь? – улыбнулся я такому явному попрошайничеству.

– Кровь, – ответило существо.

– Ничего себе заявочка… И чью кровь ты предпочитаешь?

– Твою. Мы с тобой одной крови…

– Так ты вампир? – Я был неприятно поражен. – И с какой стати я тебя должен кормить своей кровью?

– Я не вампир, – отрицательно помотало головой существо. – Мы с тобой одной крови.

– Что ты все заладил: одной крови, одной крови!.. – Я уже порядочно разозлился. – Если это все, что ты можешь сказать, убирайся прочь.