Я услышал, а может быть, почувствовал, как кто-то подошел к каменному бассейну, а потом меня накрыла тень. Огромная рука ухватилась за мой ремень и вытащила меня из воды, как стрела подъемного крана, а потом аккуратно опустила на берег. Я открыл глаза, откашливаясь и отплевываясь, попытался вернуть подвижность окоченевшим конечностям и увидел Биг-Бига, смотревшего на меня сверху вниз.

— Я сказал твоему отцу, что буду присматривать за тобой, но это становится все труднее.

Я принял позу зародыша и спросил, стуча зубами:

— Как ты сюда попал?

— Я стар. Но еще не умер. — Он протянул мне полотенце.

Он натаскал дров для костра, начиная с растопки, потом сломал несколько крупных веток через колено и сложил пирамиду. Потом он зажег сосновые иглы, опустился на колени и тихо подул на пламя. Когда оно занялось, он постепенно стал кормить его новыми веточками. Через несколько минут костер трещал и ревел. Я потихоньку подвинулся ближе.

— Собираешься вот так сидеть здесь? — Судя по тону, он был не слишком рад. — Скорбеть о ее уходе?

Я не ответил.

— Если она оказалась избитой и без денег в твоем городе, на твоем перекрестке, перед твоим джипом, то ты считаешь это огромной вселенской ошибкой?

Я снова промолчал. Он покачал головой.

— Твой отец бы погнался за этой девушкой. Помчался на всех парах.

— Мой отец умер. А я скоро последую за ним.

Он сплюнул.

— Вопрос не в том, будешь ты жить или умрешь. И ты точно не знаешь насчет отца. — Биг-Биг несколько оживился. — Эта девушка заслуживает правды. Она должна знать, что все это не имело никакого отношения к ней. Что причина заключалась в другом.

Я покачал головой:

— Я не могу просить ее, чтобы она полюбила умирающего мужчину.

— Ты умирал с тех пор, как вернулся на эту гору двадцать лет назад. Хочешь потерять еще двадцать лет? Ты живешь, как отшельник, в этих холмах. Любовь создана для того, чтобы ее отдавать. Почему ты держишься за свою любовь?

— Правда обо мне лишь причинит ей боль.

— Раньше я думал то же самое. Думал, что если буду держать это при себе, то смогу защитить тебя. Но правда… — Он покачал головой и снова сплюнул. — Правда — это единственная вещь, которая не причиняет боли. Правда — это огромная рука. Она одновременно освобождает и крепко нас держит.

— Ты сам это придумал?

— Нет, это твой отец. — Он сцепил руки, подыскивая слова. — Мне нужно тебе кое-что сказать.

Его тон изменился. Я ждал, пока в теле закипала боль. Он со свистом втянул воздух сквозь зубы.

— Твой отец умер в этой воде. Он утонул прямо здесь.

Я выпрямился. Это была совсем другая история.

— Кажется, ты говорил, что он умер дома от сердечного приступа.

Он кивнул:

— Да, его сердце остановилось, но другое дело, почему это произошло.

— Хорошо… почему оно остановилось?

Биг-Биг уставился на меня.

— Осложнения.

— От чего?

Взгляд Биг-Бига метнулся вправо, потом влево и остановился, пронзая меня насквозь.

— Просто оно было разбито.

Судя по его виду, он хотел сказать что-то еще, но решил не продолжать. Вместо этого он достал из кармана жилета видавшее виды письмо и осторожно положил его рядом со мной. Когда-то я держал его жирными пальцами. В другой раз я пролил на него кофе. Однажды я разорвал листки пополам. Теперь они были склеены скотчем. Почти каждый раз на них оставались мои слезы.

— Твоя очередь, — сказал Биг-Биг.

Мой отец написал это письмо ночью после моего отъезда. Биг-Биг нашел его лежавшим на столе после его смерти, как будто отец хотел, чтобы письмо нашли. Это я знал и раньше. После моего возвращения Биг-Биг отдал мне письмо, и я долго относился к этим листкам, как к сокровищу, запоминал все, что на них написано. Последние слова моего отца. Через несколько лет Биг-Биг попросил перечитать письмо. Я видел, как сгорбились его плечи, когда он держал листки. Видел безжизненное выражение его глаз. Так мы стали по очереди держать это письмо при себе и передавали его друг другу примерно через год. Со временем нежность улетучилась, и, наверное, однажды я взбесился. Отсюда и клейкая лента. Теперь мне не нужно было читать письмо, я и так знал все слова наизусть. Я перечитывал его столько раз, что мог процитировать хоть задом наперед. И хотя оно отвечало на большинство вопросов, возникающих в моем сердце, но не отвечало на один, который еще оставался в моей голове.

Биг-Биг повернулся и мягко положил руку мне на плечо. Он тепло прошептал:

— Купер?

Я знал, что он собирается сказать. Он уже говорил это раньше. Я накрыл ладонью его руку.

— Ты не можешь сказать мертвому человеку, что тебе жаль.

Я развернул письмо и в тысячный раз окунулся в звуки отцовского голоса.

Рукописное письмо на трех страницах. Я знал его наизусть. Вода для страждущего в пустыне.

Отец пять раз подписал письмо: два раза синими чернилами и три раза черными. Дату наверху соскребали пять раз и вписывали новую. Все это происходило в очередную годовщину моего отъезда. Это означало, что отец каждый год доставал письмо, перечитывал его, потом изменял дату и ставил новую подпись.

Может быть, мысль об этом была наибольшим утешением для меня.

Я сложил письмо и убрал в конверт. Спустя двадцать пять лет эхо слов моего отца все еще продолжало звучать. Эхо его последних слов, обращенных ко мне. И когда они утвердились в центре моего существа и я снова осознал, что слова, которые мне так долго хотелось сказать, слова, с которыми я вернулся домой, никогда не будут произнесены, но останутся в горьком безмолвии, где они будут резать мою душу, как осколки витражного стекла, то я расплакался, как ребенок.

Когда я подрастал, отец практически не говорил о моей маме. Дело не в том, что он не хотел этого делать. Думаю, ему просто было слишком больно. Он рассказал мне, что они познакомились в баре, где он играл, а она обслуживала столики. Через несколько недель она перестала подавать ему пиво, потому что влюбилась в его голос, и говорила, что он слишком чистый для того, чтобы отравлять его большим количеством алкоголя.