Погружению в другой мир необходимо было предпослать одиночество и размышления. От какого недуга страдала МТЛ и каким образом Бог спас ей жизнь? Была ли она смертельно больна? Если Бог является профессором гематологии, означает ли это, что у нее низкая свертываемость крови?

Я еще раз прослушала диск (последовательность легких успехов, что уводит вас в иной мир, прочь, как платье «сверху» от Унгаро), который незнакомец номер 2 записал для меня в тщетной надежде увидеть меня вновь.

«Линч-баж», картины, рассуждения о «верхе», все эти знаменитости в замке со своими привычками, неотступно преследовавшая меня болезнь. Несмотря на Лизу Экдал, Натали Коль, голоса, призывавшие любить первого встречного,– что-то в этом диске было не так, как в Love Story: болезнь от любви, болезнь из-за денег – это определенно накладывает отпечаток. Плачущая принцесса – это ненормально. Даже в бестселлере.

Болезнь совершенно не вязалась с обликом и манерами МТЛ. Неужели ее появления и уходы в бутике Шанель, наши беседы об Иве, Унге, «верхе» и «низе» были способом нарушать предписанные правила? Мне не хотелось говорить о грустном. Подозреваю, что и ей тоже. Стремление заставить меня сосредоточиться на ширине подгиба ткани, на изнанке рукава или на ногтях было для МТЛ способом обойти неотвратимое. Таким образом, с ее стороны было мудро сообщить, что подчеркивать лунки ногтей уже немодно, она последняя, кто отваживается на это. Сегодняшняя тенденция – это французский маникюр, что предполагает подчеркивание белым выступающей части ногтя. Мы бросаемся из одной крайности в другую. Следование моде предполагает гибкость спины и духовную открытость, умение каждый раз отказываться от себя прежнего, предпочитая подвижный образ застывшему. Самосохранение, фиксация невозможны. Необходимо принимать быстрое смещение линий, эволюцию форм, принимать тот факт, что часть тебя самого каждый сезон остается в прошлом. Разумеется, «верх» — это отлично, но также следует нырять в корзины магазина «Монопри» на рю Берси, примерять на себя модели «низа», которыми пренебрегли директрисы бутиков. И они-то порой оказываются лучше всех. Мода, подлинная мода – ее можно найти в старых номерах журналов, в том, что бросает вызов, но не находит отклика, тенденция обретается в «Antropology» в Сохо, в «Тор Shop» на Оксфорд-стрит, в «Voyage» на Фулхем-роуд, на бульваре Сен-Мишель, в Бобуре, в ателье Нины Бараль-Вергез, волшебницы кинематографической одежды, и, смею сказать, в моем шкафу на бульваре Бомарше.

В сфере моды снобы не придерживаются истины. МТЛ не слишком стремится держаться на волне последних тенденций, правда, лунки ногтей выглядят как ретротрюк, что граничит с китчем – вторая степень, коей, на мой критический взгляд, следовало бы избегать. И все же этот обед перевернул мои представления, я верила, что МТЛ на свой манер достигла совершенства в присущей ей манере одеваться, что она умудрилась избежать классических ловушек Высокой Моды: выбирая (и оплачивая) повседневную одежду, снабженную свидетельством о мумификации, предпочитая классику, которая, укорачиваясь или удлиняясь, может сопутствовать по меньшей мере трем поколениям женщин. МТЛ находилась под защитой расчета, МТЛ позволяла себе покупать одежду и «верха» и «низа», никогда не перенося ее из одного сезона в другой. Ей недоставало лишь маленького зазора, вкусовой погрешности, ее собственной.

Есть нечто утешительное в том, чтобы сказать себе, что оригинальность отличает вас от толпы не в меньшей степени, чем куча денег, потраченная на шедевр Высокой Моды.

Шмотки летят на помощь всем, кто робеет, всем, кто на краю пропасти, всем неудачникам планеты. Шмотки продолжают развитие, оживляют, изменяют. Благодаря им я обретаю множество жизней – как Покемоны. В своем логове я храню всевозможные судьбы. Чтобы отправиться в Ламорлэ, достаточно костюма от Ива за шестьсот сорок евро, пары туфель за две сотни, пояса за триста, серег романтической эпохи стоимостью в тысячу восемьсот тридцать евро – выменяно на мое обручальное кольцо (Must de Cartier) у Лидии Куртейль; в итоге у МТЛ на мгновение мне была обеспечена сенсация. Но я отдаю себе отчет, что путешествия в иные миры возможны лишь при условии самозабвения; необходимо совершить предательство по отношению к себе самой, позволить проникнуть в себя чужим вкусам, прихотям, жестам и порой даже чужому состоянию духа. Нельзя любить себя, нельзя сосуществовать.

Я прикидываюсь, будто становлюсь той – другой, клочком ткани, видимостью. Так, после этого обеда я бросаюсь делать гимнастические упражнения, чтобы заново ощутить свое тело, реинтегрировать его. Каждый раз, когда я удаляюсь от себя слишком надолго, боль, словно порт приписки, помогает мне вновь обрести себя. Так и в любви: случается, что боль спаивает любовников куда на более долгий срок, чем счастье.

Я думаю о Боге, не сознавая, какую часть меня – отсутствующую или присутствующую, реальную или воображаемую, здоровую или нездоровую – он затронул; этот мужчина, ветреченный вне времени, вне моей обычной жизни, продолжает идти по обочине моего сознания. С такими, как он, невозможно расстаться, непонятно почему. Когда МТЛ переступала границу нелепости, мы в самом деле смеялись вместе, и смех затмевал нелепость, искусственность ситуации.

Итак, сняв трусики, я проделываю серию классических упражнений на брюшной пресс под звуки «My baby don't саге for me»[4]; если я верно запомнила, по той причине, что «Because she just cares for clothes»[5], эта песенка, смею вас уверить, идеально мне подходит. Желанная усталость наступает не сразу; нужно проделать боковые движения, чтобы ее ощутить, и тут сводит левую ягодицу, начало спасительного онемения. Взгляд мой натыкается на зеркало, перед которым я все это проделываю, и моя дерзость приводит меня в бешенство. Прерываю упражнение, чтобы натянуть на себя мужские спортивные штаны – на несколько размеров больше чем нужно – фирмы «GAP» с широкими полосами по бокам, – похожие на адидасовские спортивные трико эпохи, предшествовавшей внедрению Ямамото. Стоит мне почувствовать себя пленницей, я снимаю трусики. Это мой способ освободиться – не хуже любого другого.

Не правда ли, кокетство, как полагают некоторые, – это вовсе не история любви к себе? Нет, это история нелюбви. Да, я предпочитаю искусственное природному, да, я предпочитаю скрываться, а не пытаться отыскать себя. Психоанализ, сократовское «познай самого себя» всегда казались мне непристойностью.

Позвонил мой муж.

Выплата алиментов будет прекращена через двадцать месяцев, но возможен вариант: пройдя курс психоанализа, я вновь выхожу за него замуж.

Немыслимо.

Любви мужчины я предпочитаю шмотки, и потом, у меня нет ни малейшего желания выздоравливать.

Ручеек алиментов иссякнет через двадцать месяцев, а я меж тем совершенно не способна экономить, не люблю этого слова, его произносят сквозь зубы... еще хуже у меня получается сохранять деньги, предпочитаю превращать их в ткани.

Я ни-че-го не со-би-ра-юсь э-ко-но-мить. Тем более себя самое.