В данной книге мы используем следующие материалы-современники: официальные советские публикации (тексты комсомольских и коммунистических речей, отчетов, выступлений, грамот, партийных документов; газетные публикации; плакаты, фотографии из прессы, фильмы, карикатуры из газет, почетные грамоты, учебники, книги); материалы из личных домашних архивов (личные дневниковые записи, переписка, короткие записки и заметки, черновые наброски комсомольских и партийных отчетов с личными комментариями, личные фотографии и рисунки, музыкальные звукозаписи, любительские фильмы); материалы городского фольклора и полухудожественных жанров (анекдоты, шутки, стихи, афоризмы, жаргонные выражения, шуточные зарисовки, шаржи, записки) и так далее. К ретроспективным материалам, использованным в книге, относятся: интервью, проведенные автором уже после распада СССР (между серединой 1990-х и началом 2000-х годов) с теми, кто в позднесоветское время были партийными и комсомольскими руководителями, референтами ЦК, секретарями райкомов партии и комсомола, комсоргами, рядовыми комсомольцами, художниками-пропагандистами, районными художниками, обычными студентами, рабочими, инженерами, учеными, рок-музыкантами, членами всевозможных субкультурных сообществ (всего более ста интервью и бесед), а также десятки воспоминаний, мемуаров, интервью, очерков, книг и научных исследований, опубликованных в период перестройки и после распада СССР.

Материалы были собраны в течение нескольких лет полевого исследования, разбитого на длинные промежутки — сначала полтора года в 1994–1995 годах, а затем несколько более коротких периодов, по два-три месяца, между 1997 и 2001 годами. Хотя сбор материалов происходил в основном в Санкт-Петербурге и Москве, сами материалы касаются гораздо более широкой географии — например, множество дневников и писем, которые автор собрал, происходят из других городов СССР. Многие из тех людей, которые рассказывали о своей жизни, тоже жили в советское время в других городах. Города, из которых был получен основной материал, включали, кроме СанктПетербурга и Москвы, Якутск, Новосибирск, Смоленск, Калининград, Советск, Ялту, Ригу, Сочи, Пензу и Киев, Владимир, Савелово. Также использованы материалы из жизни Баку, Вильнюса, Запорожья, Киева, Одессы, Владивостока, Самарканда, Сочи, Таллина, Тарту, Тарусы, Ташкента, Ферганы, Чернобыля[43]. Полевое исследование было начато с того, что в течение 1994–1995 годов автор давал регулярные объявления в нескольких еженедельных газетах Санкт-Петербурга, в попытке найти как можно больше личных документов, дневников и переписки периода позднего социализма, между серединой 1950-х и серединой 1980-х годов. Текст этого объявления гласил:

Текст объявления был подписан именем автора и сопровождался контактным телефоном. Объявление периодически перепечатывалось в петербургских газетах в течение года. Реакция на него превзошла все ожидания. Практически ежедневно, на протяжении нескольких месяцев раздавались звонки. Часто на автоответчике не хватало места, чтобы вместить все сообщения, и пришлось купить новый автоответчик с особо длинным временем записи. Люди разных возрастов и занятий звонили поделиться личными материалами. Некоторые звонили просто, чтобы вспомнить советское время и порассуждать о причинах его конца. Среди материалов, которые предлагались автору, большая часть была дневниками или личной перепиской людей, которые в позднесоветское время были молоды и которым на момент, когда проводилось наше исследование (середина 1990-х), было от тридцати до сорока. Почему именно люди этого возраста откликнулись с особым энтузиазмом? Возможно, они просто чаще других читали газетные объявления или отзывались на них. Возможно, в советское время именно молодежь чаще других вела дневники и тесную переписку с друзьями. Возможно, они чаще, чем более взрослые люди, хранили свои письма и дневники. А возможно, они просто более других были готовы делиться личными записями с незнакомым человеком. Все это возможно.

Однако из разговоров с большим количеством разных людей в течение нескольких лет нашего исследования постепенно выявилась и другая, не менее важная тенденция. Хотя обвал советской системы стал неожиданным для представителей разных поколений, именно для молодого поколения, окончившего школу в 1970-х — начале 1980-х годов, этот обвал был чем-то особым — частью активного становления их собственной зрелой, но все еще молодой жизни. С точки зрения только возраста эти люди успели побыть взрослыми советскими гражданами еще до начала неожиданных перемен, но и после обвала Советского государства они, все еще оставаясь молодыми, продолжали активную жизнь уже в постсоветском контексте. Несмотря на неожиданность и скорость перемен, они, подчас к своему удивлению, оказались к этим переменам психологически готовы лучше других. Для многих из них обвал государства стал событием одновременно неожиданным и вполне естественным. Связано это было, видимо, с тем, что эти люди выросли именно в период позднего социализма, когда ежедневное существование было особенно полно парадоксов и несоответствий и когда строгий государственный контроль сочетался с многочисленными свободами от него. Живя в социалистическом государстве, которое казалось нерушимым и вечным, и оставаясь нормальными советскими людьми, они с детства привыкли наделять свою жизнь новыми смыслами, которые государство не могло полностью распознать, понять или проконтролировать. Они научились общению с государственной идеологией, институтами и нормами посредством принципа, который мы назвали выше перформативным сдвигом, — принципа, в результате которого форма идеологических высказываний и практик воспроизводилась, а их смысл постоянно сдвигался, открывая новые, неподконтрольные пространства свободы. Такой принцип существования позволял некоторым из этих людей даже сохранять приверженность идеалам и ценностям реального социализма, подчас интерпретируя их иначе, чем это делалось в идеологическом дискурсе партии. Мы увидим массу конкретных примеров этого парадоксального принципа существования в следующих главах. Именно он сделал этих людей единым поколением. Обвал Советского государства стал тем событием, которое, с одной стороны, стало для них неожиданным, а с другой — вполне укладывалось в их опыт. По этим двум причинам внутренние парадоксы их советского существования вдруг стали для них заметны и понятны. Поэтому этим людям, возможно больше, чем другим, было вполне понятно и близко желание разобраться в своей прошлой жизни и найти в ней как причины ощущения вечности государства, так и истоки его неожиданного конца.