Не покидали Боженчин только жандармы, поселившиеся в Католическом доме. Они оставались — как символ тысячелетнего Рейха. Другие отряды беспрерывно двигались на запад. Среди прочих прибыли саперы и задержались подольше. Не нужно было быть специалистом, чтобы понять почему. Через Боженчин протекает река Ушвица. Летом она мелеет. Зимой набухает. Была как раз середина зимы, и река могла стать препятствием для армии. Саперы ждали приказа.

Уже долгое время почта не приходила и мы не получали из Поромбки никаких вестей. Взрослые занимались странными делами, мотивы которых я мог бы понять, если бы сам тогда был взрослым. Для чего моя мать вместе с десятилетней дочкой отправилась в Поромбку, за двадцать километров от Боженчина, осталось для меня тайной. Наверное, была какая-то простая причина, о которой я не знал. Может быть, решили, что кто-нибудь из нас должен находиться в Поромбке — «на всякий случай». Но почему не отец?

Тем временем события все быстрее сменяли одно другое. Мы пережили «бреющий полет над немецкими позициями». «Немецкими позициями» был, по-видимому, глупый или неопытный солдат, который выбежал из хаты с автоматом, спрятался в кустах у реки и дал короткую очередь в небо. Это заметил пилот, самолет — кажется, «кукурузник» — снизился и обстрелял нападавшего. Потом летал туда-сюда минут пятнадцать, обстреливая и наш дом, стоявший у самой реки. Когда он налетел первый раз, все попадали на пол, укрываясь от пуль. Потом оказалось, что это лишнее: разброс был слишком большой. Одну пулю я нашел на чердаке в поленнице, другую — в наружной стене фермы.

Пережили мы также налет на Тарнув. Боженчин не так уж и близко от Тарнува, но это было ночью, и зрелище произвело на меня сильное впечатление. Мы стояли у дома и смотрели на широкий горизонт. В небо взмывали под разными углами цветные ракеты, над ними беспрерывно скрещивались лучи прожекторов, не утихали взрывы и зенитная канонада. Создавалось впечатление, будто наблюдаешь фейерверк для гостей, приглашенных торжественно отметить национальный праздник. Тем более, что нам это ничего не стоило. Однако фронт неотвратимо приближался, и мы наконец решили перебраться в убежище.

Укрытия, убежища, погреба — это целая глава в истории Второй мировой войны. Они могли быть очень разными, но происходило в них всегда одно и то же. Как ни отличались бы друг от друга люди, прятавшиеся в укрытии, они уравнивались после первой же ночи. Вот мой дед — человек почтенный, с положением, в возрасте, — бессильно скорчился на кошме. Вот сестры Залесные, ничем не хуже и не лучше Яна Кендзора, — такие же беспомощные, как он. И его жена, и тетя Янка с двумя детьми, дядя Фенглер, мой отец, молодая женщина со своим молодым мужем, ее юный брат и я.

Для убежища выбрали самый глубокий погреб на молочной ферме. Но в нем было слишком тесно — все, кого я перечислил, едва там помещались. И так холодно, что не усидеть без пальто и шапки. Жена Яна Кендзора и сестры Залесные тут же затянули молитву к Деве Марии, а я, слушая их, думал о том, что лучше внезапная смерть, чем эти причитания. Мужчины выходили во двор покурить и, подчиняясь мужскому любопытству, пытались разузнать, где сейчас немцы, а где русские. Вести доходили противоречивые. Одни утверждали, что русские подбираются к кладбищу, а другие — что это немцы зашли в тыл русским. И так мы сидели до полуночи в полной неопределенности, как вдруг раздался оглушительный грохот, слышный даже в погребе. Это немцы взорвали мост на реке — а потом исчезли.

На следующий день в Боженчине не было ни немцев, ни русских. Только к полудню сообщили, что тут и там появляется конная разведка, но, несмотря на огромное желание, увидеть мне никого не удалось. Первым советским человеком, которого я встретил, был офицер в шинели песочного цвета и фуражке с голубым околышем. У рынка стоял зеленый джип, а рядом водитель, окруженный толпой зевак, раздавал листовки. Лицо у офицера было на удивление семитским — что казалось особенно странным после немецкой оккупации, поскольку германская армия была на сто процентов Judenfrei[51](как выражались спесивые немцы), — и на удивление (как сказали бы через пару лет) западным.

Почти одновременно по северо-восточной дороге в Боженчин вступил полк пехоты. Это была та самая дорога, по которой осенью 1939 года отступала польская армия. Солдаты снова шли мимо дома Рогожа, только на запад. Они были довольно хорошо, хотя и по-разному вооружены. Ручные пулеметы Токарева и устаревшие «максимы» на колесах, с бронированным щитком для защиты лежащего пехотинца. Современные ППШ вперемежку с винтовками образца Первой мировой войны. Много джипов и тяжелых студебеккеров из американских поставок. Тяжелая артиллерия, минометы и легкие противотанковые орудия — также новейших моделей.

Мы с отцом решили разыскать: он — свою жену, я — свою мать, которая незадолго до того почему-то отправилась в Поромбку. Никаких вестей оттуда не приходило — после ухода немцев страна превратилась в пустыню без всяких средств связи. Мы решили идти в Поромбку пешком. Путешествие неожиданно оказалось долгим и опасным.

Мы встали перед рассветом и вышли из дому очень рано, в восемь, поскольку хотели добраться до Поромбки засветло. Больше всего опасались бандитов. Успеть можно было, если весь путь проделать за шесть часов, включая и короткий отдых. К счастью, на безукоризненно чистом небе взошло яркое солнце, снег искрился, по схваченной морозом дороге идти было легко.

Сразу же за поворотом мы увидели Католический дом. Часть окон, несмотря на мороз, открыта. Во дворе снег вытоптан, затвердевшие на морозе следы шин скрещиваются в разных направлениях. Кругом рассыпана солома и валяются какие-то котелки и ящики.

Сразу же за кладбищем дорога была пуста. Слева на горизонте чернела едва заметная линия лесов. Позади исчезал из виду Боженчин и таяла на глазах башня костела. Перед нами лежала Бельча — пока еще на порядочном расстоянии. Дорога на Бельчу проходила через лесок, правда редкий, но все же заслоняющий вид вокруг. К примеру, если бы кто-нибудь притаился за елью… Я следовал за отцом с большой опаской, а о чем думал отец, мне уже никогда не узнать.

Потом мы снова вышли на простор. В таких ситуациях пустынная равнина приносит облегчение. Пусто нам показалось и в Бельче. Хотя… вот, кажется, в окне мелькнуло чье-то лицо. Может, кто-то прячется внутри? Осторожно, оглядываясь по сторонам, мы прошли через Бельчу.

Добрались до железной дороги. Поезда еще не ходили, и мы пошли дальше. Снова лес, на этот раз густой, сосновый, с подлеском. Дорога начала подниматься. Вдруг из-за деревьев донесся птичий щебет. Это показалось нам подозрительным. Ведь зимой птицы улетают. Мы остановились.

— Слышал? — спросил отец.

— Слышал.

Наступила тишина. Потом щебет повторился, на этот раз справа.

— Что будем делать? — в голосе отца слышалась неуверенность.

— Может, это не птица? — мне хотелось усилить его неуверенность и повернуть домой, но отец уже принял решение:

— Пойдем.

Мы пошли, готовые к тому, что вот-вот услышим щебет в третий раз, слева или справа, а потом из леса выйдут двое и преградят нам путь. Но время шло, а птицы как-то помалкивали. Лес начал снижаться. По шоссе в сторону Кракова двигались с довольно большими равными интервалами одинаковые, маленькие, словно игрушечные, автомобильчики.