Впервые за… стыдно подумать, за десятки месяцев она захотела мужчину. И надо же было такому случиться, что этим мужчиной оказался брат Адриана! При воспоминании об ощущениях, которые она пережила в объятиях Джеймса, щеки и шея ее тут же вспыхнули алым. Но ведь это всего лишь вожделение. Физическая потребность, которая не имеет ничего общего с любовью. Самка в ней почуяла в Джеймсе самца и потребовала свободы, но ведь… между людьми не должно быть так — просто до примитивности и грубо, без всяких чувств, без доверия и тепла. Анна со стоном закусила край одеяла — жест крайнего отчаяния. Если бы Адриан хоть раз дотронулся до нее не холодной рукой воспитанного человека, а теплой ладонью обычного мужчины, которому не чужды простые человеческие желания…

То все могло бы быть гораздо хуже. Так, по крайней мере, у нее есть друг. А заводить себе любовника, с которым не сможешь поддерживать отношений, пристало только авантюристкам и мазохисткам. И еще неудачливым писательницам, которым не хватает несчастий в жизни…

Анна пристроила на ухе подушку в наивной надежде, что сквозь нее непрошенные мысли не проберутся и можно будет поспать.

Не тут-то было. Сознание прокручивало вечер, как в замедленной съемке, делая стоп-кадр там, где мелькал Джеймс — взгляд, улыбка, необычный поворот головы, порывистое движение руки.

Вспомнилась слышанная где-то фраза: «Власть животных страстей для человека особенно унизительна». Хорошо, что не поддалась. Быть ей теперь свободной и гордой. А еще одинокой и истерзанной.

— Эйд, ну зачем ты уехал именно сейчас? — прошептала Анна, погружаясь в пестрый и бесконечно сумбурный сон.

Адриан и сам задавал себе этот вопрос. Ни одного более-менее удовлетворительного ответа разум подбросить не спешил, самоуверения в том, что «Сьюзен попала в сложную ситуацию, и никто, кроме меня помочь ей не мог», почему-то не воспринимались всерьез. Анна как-то сказала, что человек всегда сам виноват во всех своих проблемах. Он кипятился и приводил в пример детей алкоголиков и больных раком, Анна возражала, что, во-первых, нужно разделять свои проблемы и не свои проблемы, а во-вторых, у всего на свете есть причина и болезнь тела часто лишь отражает болезнь духа… Он упрекнул ее в «метафизичности мышления» и подчеркнуто перевел тему на горячие напитки. По зрелом размышлении Адриан пришел к выводу, что Анна была недалека от истины. Ему, конечно, ничто не мешает обвинить Сьюзен и тетю Маргарет в том, что сейчас приходится мучиться с выбором галстука под подаренный Сьюзен ультрамодный пиджак, вместо того чтобы спокойно пить чай в Эшингтоне и слушать, как Анна мурлычет что-то под нос, перемывая посуду. Но снять с себя ответственность в этом конкретном случае было бы особенно унизительно.

Но Сьюзен так хотела, чтобы он пошел на эту вечеринку с ней. Разговор с отцом Сьюзен прошел на удивление гладко. Адриан к нему тщательно готовился. Ему тут как нельзя лучше пригодилось юридическое образование. Он представил мистеру Карловски несколько доводов, сводимых к одному: в Нью-Йорке у Сьюзен перспективы лучше и пусть работа будет напряженной, да и ритм жизни там заметно превосходит даже лондонский, но Сьюзен умница и со всем справится.

К его большому удивлению, мистер Карловски выслушал его не перебивая, потом долго жевал губу и в конце концов согласился. Адриан подумал, что напрасно не пошел в дипломатический корпус. Глядишь — принес бы стране ощутимую пользу…

Счастливая Сьюзен расплакалась от умиления и благодарности, торжественно помирились с отцом — Адриан бы даже сказал, что чересчур торжественно — и взяла с него обещание пойти с ней на богемную вечеринку, куда ее приглашали уже трое человек, но ей так хочется пойти с Эйдом, все равно он самый-самый умный и лучше всех…

Разве сложно раз в две недели оказать услугу хорошему другу?

Ну ладно, два раза в две недели. Две немаленькие услуги.

Но ведь Сьюзен его единственная подруга!

Была. До недавнего времени.

Несмотря на то что ни Анна, ни Сьюзен не были его любовницами, Адриан начал понимать мужчин, которые разрываются между двумя женщинами.

Обе они были его подругами, но Анна… С ней все не так, как со Сьюзен. Сьюзен никем, кроме младшей подруги, быть ему не могла. Он относился к ней, как мог бы относиться к сестре. А то, что Анна стала ему другом, — это словно взамен чего-то другого. Адриан теперь был уверен, что это только этап в их отношениях. Не последний.

На прикроватной тумбе испустил заливистую трель телефон. Адриан поднял трубку:

— Алло?

— Эйд, привет, ты в порядке? — Видимо, Сьюзен обеспокоило отсутствие какого-либо энтузиазма в его голосе.

— Да, конечно.

— А я уже готова, — проворковала Сьюзен. — Заедешь за мной? Только поторопись, пожалуйста, ты же знаешь, я не люблю опаздывать…

— Скоро буду.

Адриан воззрился на свое бледное, словно бы тусклое отражение. Нужно что-то менять. Он научится говорить «нет». Он научится не делать того, чего ему не хочется.

И решаться на то, чего желает, тоже.

А вечеринка была вполне сносной. По крайней мере, так ему показалось вначале. Гораздо лучше, чем «модная тусовка» в лондонской редакции всемирно известного журнала мод, на которую он сопровождал Сьюзен месяца полтора назад. О чем можно говорить с людьми, у которых на уме только лейблы и единственный талант которых состоит в том, что они могут со ста метров отличить туфли «Гуччи» от «Джимми Чу»? Сьюзен тогда, помнится, сказала, что нельзя зацикливаться на своей интеллектуальности и полезно время от времени погрузиться в мир людей, которые мыслят совершенно иными категориями, чем ты, — это расширяет кругозор. Адриан подумал, что если это категории «дизайнерская вещь — подделка», «фи, прошлый сезон — ого, последний писк», ему не только не полезно, а даже вредно, потому как может развиться мизантропия. Но вслух ничего не сказал — побоялся обидеть Сьюзен. Сьюзен была в минималистском платьице цвета морской волны, которое ей несказанно шло.

Торжество было посвящено открытию выставки одной молодой и подающей большие надежды художницы по стеклу. Проходило оно прямо в авангардном выставочном зале, и Адриану поначалу показалось, что неразумно включать громкую музыку и позволять людям танцевать вокруг стеклянных артефактов большой художественной ценности, но потом он решил, что это лучший подарок лично ему от организаторов — если бы не возможность любоваться настоящими картинами, словно сплавленными из цветного стекла, вазами и тончайшими, выдутыми скульптурами, он бы умер от тоски. А так он бродил по залу, будто одновременно находясь на грани миров: в одном, полутемном, подсвеченном сполохами светомузыки, пахло дорогой парфюмерией и дымом хороших сигарет, толпились люди, с некоторыми из них приходилось здороваться за руку и перекидываться пустыми фразами. В другом, тоже полутемном, как сказочные водяные духи, застывали фигуры и образы из стекла, и на мгновение Адриану показалось, что он сейчас потеряет рассудок из-за этой раздвоенности.