времена трудные, потому что у нас нет того, что мы хотим, – думала она, – алкоголь помогает убежать от страданий». В тот или иной момент все мы попадаем на удочку подобной логики. Мы ищем простой выход, ибо смотреть правде в глаза – дело хлопотное и напряжное.

Джейсон Сегеди, урбанист из Акрона, штат Огайо, еще одного города ржавого пояса, столкнувшегося с 1970-х годов с беспрецедентными трудностями, рассуждает, почему данную проблему нельзя объяснять исключительно экономическими причинами. «В большинстве этих регионов проживает огромное множество людей и весьма высока экономическая активность. Там сосредоточены немалые состояния и отмечается большое число высокообразованных жителей. Невзирая на мнение некоторых, не проживающих здесь ученых, Дейтон (или Саут-Бенд, или Акрон) не исчезнет. Проблема не в отсутствии финансов или экономической активности. Не в нехватке рабочих мест или перспектив. Проблема коренится в чрезмерной географической диспропорции между центральными городскими районами и пригородом. Так явно, как в ржавом поясе, это расхождение не проявляется больше нигде в стране». Другими словами, по целому ряду причин произошло самое настоящее разобщение – как в буквальном смысле (географическое), так и в фигуральном (межличностное).

Разумеется, разрыв связей не ограничивается промышленным Средним Западом. Такая же разобщенность наблюдается и в остальном нашем обществе, а не только в бедных маргинальных районах вроде того, где вырос я. Специалист по охране окружающей среды Билл Маккиббен, автор книги «Глубокая экономика. Богатство сообществ и надежное будущее», обнаружил, что по мере увеличения площади жилья человека уменьшается число его близких друзей, на которых он мог бы положиться. Иными словами, после того как мы обзаведемся большим домом, более солидным статусом и деньгами, мы зачастую отдаляемся от всего, что помогает нам чувствовать себя живыми: сообщество, сотрудничество, общение, активное участие в общественной жизни, решение проблем и богатые впечатления.

Правда под грифом Х

Было очевидно, что, невзирая на все свои проблемы, моя мать была любящей женщиной, и самой яркой чертой ее характера было неуемное чувство юмора. Отличавшиеся остроумностью политически некорректного стендап-комика, ее шутки никак не вязались с ее внешностью благопристойной пожилой прихожанки в шляпе с широкими полями.

В последние годы, когда мама размышляла о своей жизни, она часто признавалась, что хотела бы написать мемуары под названием «Под грифом Х: Подробности жизни бывшей монахини, бывшей стюардессы, бывшей секретарши, бывшей жены и бывшей алкоголички». Она так и не сподобилась их написать, но я с душевным трепетом вспоминаю ключевые эпизоды, поскольку они формировали мое детство.

В моем детстве ничего не доставляло маме большей радости, чем рассказывать сальные анекдоты мне, моему брату Джерому и ватаге соседских ребятишек, которые постоянно толклись у нас в доме.

Мы жили в практически полностью черном районе. Я сказал «практически», поскольку имелось два исключения: мама и я, единственные белые жители. Даже мой брат Джером был черным (ну, и до сих пор черный, по крайней мере, когда я видел его в последний раз). Мне бы и в голову не пришло упоминать эту подробность, если бы не мамино фривольное чувство юмора.

За несколько недель до моего тринадцатилетия мама решила, что Джерому, мне и нескольким ребятам-подросткам из нашего района необходимо отпраздновать начало лета барбекю. В связи с этим она выдвинулась вместе с нами в Плезант-парк, что на Плезант-стрит, напихав в пластиковый пакет уголь, хот-доги, булочки и разные начинки. В ретроспективе названия парка и улицы, где он располагался, кажутся злой насмешкой, учитывая степень запустения и обветшания, царивших вокруг. Между чаянием и иронией тонкая грань.

Пока мы с друзьями гоняли мяч по разбитому асфальту, отрабатывая средней дальности броски в парочку ржавых баскетбольных колец, мама поджаривала сосиски на крошечном железном гриле до тех пор, пока те не начинали подгорать. Вскоре из пакета были извлечены бумажные тарелки, мы разрезали пополам напичканные консервантами булочки, и вот – ланч подан. Мы щедро поливали кетчуп и горчицу на хот-доги, когда мой приятель, тщедушный любознательный мальчик по имени Джадтон, взглянул на свою тарелку, затем на мою мать и спросил:

– Откуда взялись хот-доги?

На мамином лице заиграла проказливая улыбка.

Она посмотрела на моего брата, потом на меня, затем перевела взгляд на Джадтона и ответила:

– Зависит от типа.

– Типа? – переспросил Джадтон.

– Обычные хот-доги берутся от свиней, – она сделала паузу для пущего эффекта. – А хот-доги длиной тридцать сантиметров берутся от черных свиней.

Парк огласился оглушительным хохотом. «Почему эта мелкая белая леди такая клевая?!» – спрашивали пацаны друг у друга.

Послушайте, я прекрасно понимаю, что эта шутка основана на определенном стереотипе, но мама никогда не хотела намеренно унизить. Наоборот: остроты и саркастические замечания свидетельствовали о ее любви к людям. И самым наглядным тому подтверждением служило страстное обожание соседских детей, и не вопреки ее шуточкам на грани приличия, а благодаря им.

Кажется, Кафка сказал: «Самые трудные жизненные проблемы можно обсуждать только через шутки». А может, я это сам придумал. Не могу сказать наверняка. Клянусь, я помню, как прочел это лет в двадцать, но с тех пор мне так и не удалось снова найти точную цитату. В любом случае эти слова кажутся весьма правдоподобными. Среди общественных правдолюбцев не сыскать чопорных политиков или корпоративных управленцев; истинные правдорубы – комики вроде Дэйва Шаппелла, Джеррода Кармайкла и, без сомнения, моей матери.

Разумеется, в детстве я как должное воспринимал мамины неподходящие комментарии. Тем не менее, поскольку она не испытывала ни малейшего дискомфорта при обсуждении непозволительных тем, спокойно относилась к собственному телу и с готовностью поднимала любые вопросы без осуждения и стыда, мне повезло и сексуальность, интимность и прочие деликатные темы никогда меня не стесняли и не смущали. Ее похотливые истории проливали свет на блаженство и тяготы постпубертатной жизни задолго до того, как я сбрил первые волосы на лице.

После «смертельно скучного» пятилетнего статуса Христовой невесты – а именно так мама описывала свое пребывание в монастыре – она переехала в Чикаго с лучшей подругой, моей крестной Робин, и устроилась работать стюардессой, что позволило ей увидеть мир или хотя бы отдельные его части, куда летали самолеты авиакомпании Delta. Именно так она познакомилась не только с первым мужем Брайаном, богатым плейбоем, владельцем сети продуктовых магазинов на Бермудах, который постоянно и открыто ей изменял, но и с движением «свободной любви», лейтмотивом проходившей через значительную часть ее жизни после монашества.

Поскольку мама была светловолосой, симпатичной, хрупкой, уверенной и доброй, мужчины то и дело обращали на