– Он обнимал меня, как и подобает дяде, – вспоминала она, с трудом переводя дыхание, – и объятия его становились постепенно все более церемонными и осторожными, по мере моего... взросления. Временами он заходил ко мне в комнату, чтобы поцеловать на ночь, хотя больше не приносил с собой книжки про Бабара и Тентена, чтобы почитать мне вслух, как раньше, когда я была ребенком, – он читал их так выразительно и живо! Дядя просто усаживался на стул рядом с моей кроватью и молча сидел. Он выглядел усталым, и иногда я чувствовала, что, какой бы маленькой девочкой ни была, даю ему нечто такое, чего не могла ему дать тетя Луна, хотя я и ничего не делала. Потом они разошлись, и дядя стал исчезать из дома, иногда даже на несколько ночей, а меня отправили в школу к монахиням, и мы стали встречаться реже, да и чувствовали себя не так спокойно, как раньше. Да, я любила его, а он – меня, но, по-моему, ты, отец, недооцениваешь кровь Леме, если можешь себе представить, будто твой брат способен перейти границы дозволенного. С абсолютной честностью он выполнял по отношению ко мне обязанности опекуна, навязанные, между прочим, твоими честолюбием и расстроенными чувствами.

И все же, произнося речь в защиту своего дяди и навсегда закрывая эту тему, Изабель почувствовала трепет, вспоминая детство, какие-то прикосновения, щекотку или волнение, которые память не разрешала ей вспомнить пережитое. Как страшно, подумала она, что человек не может просто расти и расширять свой опыт, а непременно должен утрачивать себя прежнего. Мы движемся во мрак, и мрак смыкается за нашей спиной.

В искаженном свете лицо ее отца словно растаяло от печали, став еще более бесформенным и скользким, когда он взглянул на свою дочь серо-голубыми глазами. Изабель не могла знать, что он думал о некоей рапариге , о чернокожей девушке, которая занималась сексом за деньги и любила кашасу, о девушке с маленькой овальной головкой и стройным бесстыдным телом, которой он болел хронически в веселые времена Рио до своей женитьбы. Когда она забеременела, было невозможно установить, кто из множества мужчин стал отцом ее ребенка. Перед родами она исчезла из его жизни, и теперь он смотрел на Изабель и спрашивал себя, нет ли где-нибудь в Бразилии брата его дочери с такими же серыми глазами, в жилах которого бесцельно течет гордая кровь Леме.

Тем временем Тристан, благодаря дипломатическому давлению сверху, получил работу на автомобильном заводе, где производились «фольксвагены» – «жуки». Маленькие автомобильчики красили в разные оттенки коричневого цвета, из-за чего в Бразилии их называли «жуками», а изготавливались они в гигантском ангаре, чьи северные ворота, как огромная пасть, пожирали комплектующие, а южные, словно неутомимое заднепроходное отверстие, испражнялись готовыми автомобилями. Внутри ангара, под громадным стальным небосводом, поддерживаемым поперечными и продольными балками, по которым проходили рельсы транспортных кранов для перемещения тяжелых деталей вроде двигателей и рам, стоял такой грохот, что Тристан боялся полностью потерять вкус к музыке форро и даже способность радоваться жизни вообще. Машины и людей превращали в машины.

Первая работа, на которую его поставили, состояла в том, чтобы подбирать с пола упавшие болты, пенопластовые контейнеры для еды, металлическую стружку и подтирать пролитое масло – это липкое выделение промышленного зверя. Затем его повысили, и он стал завинчивать правосторонние болты: сначала болты креплений подшипников задних тормозных дисков (шестнадцатимиллиметровые болты, затягивать с усилием 21, 5 кг/см). Затем, в начале второго года работы, его перевели на болты креплений двигателя, которые были семнадцатимиллиметровыми, но затягивались с усилием только 11 кг/см. Силы требовалось меньше, и это уменьшило боли в шее и под правой лопаткой. Вечерами, когда Тристан укладывался спать, ему казалось, будто кто-то тычет туда шилом. Постепенно мышцы его окрепли, и боль прошла. Он с изумлением разглядывал свои руки, на которых бугрились твердые мускулы и ладони с широкой мозолистой полосой от гаечного ключа.

На второй год его напарником стал Оскар – добродушный левша кафуз из Мараньяна. Они работали дни напролет, дружно закручивая и затягивая шесть болтов (четыре основных и два вспомогательных), что крепили бравый маленький двигатель «жука» к шасси, и скуластая плоская физиономия Оскара, в которой африканские гены, прибывшие в Америку на корабле работорговцев, соединились с генами азиатскими, на своих двоих пришедшими в знойную Амазонию из Сибири, стала Тристану привычнее его собственного лица. Когда он глядел в мутное зеркало над умывальником, то лицо казалось ему миражом, ошибкой: оно было слишком черным, слишком высоколобым, слишком толстогубым, и взгляд его глаз был каким-то чересчур напряженным. У Оскара между передними резцами виднелся довольно большой просвет, и Тристану (настолько он привык к озорной дружеской улыбке Оскара) чудилось, будто его собственные передние зубы до боли тесно жмутся друг к другу.

Иногда от скуки они крепили двигатель вверх ногами, и если рабочие дальше по конвейеру тоже участвовали в их проделке и присоединяли необходимые провода и шланги, то крепкий маленький автомобильчик умудрялся выехать из южных ворот и провезти своего водителя несколько сот метров до заводской стоянки, откуда машины отправлялись заказчикам. Оскар объяснял это тем, что у «фольксвагена» большое сердце. Его изобрел знаменитый колдун по имени Гитлер, чтобы отвезти массы немецкого народа в Валгаллу.

Если бы шутку обнаружили, то и Тристана, и Оскара могли уволить за саботаж и даже посадить в тюрьму. Во время правления военных гражданский язык окрасился в милитаристские тона. Тристан с радостью избавился бы от работы на фабрике, но он боялся тюрьмы, так как она еще больше отдалила бы его от Изабель. Он еще не отказался от своей мечты о любви. Правда, нельзя сказать, что он вел целомудренный образ жизни: дети Шикиниу дружили с соседскими ребятишками, у которых были более чем сговорчивые старшие сестры, и даже на заводе, несмотря на строгости военного времени, введенные по сговору с профсоюзами, можно было завязать знакомство, во время перерывов на обед или посещений туалета. Тем не менее в душе он хранил целомудрие и со слезами молил о возвращении своей утраченной цельности.

Поначалу Виргилиу, бандит помоложе, плотно опекал Тристана, встречая его у ворот фабрики после работы и не отлучался от него ни на минуту, что бы тот ни делал, а потом ложился спать в той же комнате, загородив своей койкой дверь. Однако оставаясь не у дел в течение долгих рабочих дней Тристана, Виргилиу успел связаться с «Тирадентес», футбольной командой из Мооки. Иногда тренировки затягивались допоздна, игры на чужих полях заставляли его отсутствовать до глубокой ночи, а временами и по несколько дней. Шикиниу, Полидора и Тристан пришли к выводу, что он либо связался с женщиной, потому что множество девчонок бесстыдно жаждали связаться с футбольной звездой, даже если у звезды не было кобуры под мышкой, либо же Большие Парни поручали ему какое-нибудь срочное задание.

Однако Шикиниу предупредил Тристана:

– Не думай, брат, что ты можешь бежать, отдавшись своему романтическому безумию, только потому, что Виргилиу нет рядом. Большие Парни знают, где я живу, и, если ты сбежишь, они отомстят мне и моей ни в чем не повинной семье. Маленьким Эсперансу или Пашеку могут перерезать горло. Полидору могут похитить и отдать на растерзание бандитам. Я уж не говорю о себе. Я взываю к твоим чувствам дяди и брата.