Катрин нервно сглотнула. От ненависти и злости, от беспомощности и ярости, от сознания, что ей никогда ни за что не положить на лопатки эту стерву выть хотелось.

Но чёрта с два! Она не порадует её за свой счёт. Ни за что!

– Полегче, Синти, – одёрнул Альберт. – Давай обойдёмся без оскорблений.

– Разве оскорбления называть вещи своими именами?

– Катрин не вещь.

– Правда? Ах, да! Я забыла! Вещи не умеют говорить, а она иногда открывает рот.

– Не срывай на ней свою злость на меня. Она здесь не при чём.

– Ой, правда? Совсем-совсем не при чём? Бедная святоша! Что? – развернулась к ней Синтия, воинственно вздёргивая подбородок и насмешливо блестя лихорадочным взором. – Думала застать нас на горяченьком? Поздновато явилась. Но, если тебе станет от этого легче, отымел он сегодня не меня.

– Синтия, – устало вздохнул Альберт, – может быть ты, наконец, уймёшься?

– Не затыкай мне рот! Что хочу, то и буду говорить!

– Кто бы сомневался.

– Это сцена ревности? Я правильно её понимаю? – обращаясь к Альберту через плечо своей соперницы поинтересовалась Катрин.

Он пожал плечами, но то, как упрямо избегал её взгляда, энтузиазма не внушало.

– Что у вас здесь произошло? – каким-то невероятным чудом ей удавалось сохранять спокойный тон. – Кто-нибудь может объяснить? Рэй сказал, что вы мертвы?..

– Конечно! В том аду, в который мы попали благодаря Альберту, ничто живое и нормальное выжить и не могло! Этой бессовестной сволочи показалось нормальным и логичным завершить нашу историю на восхитительно-трагической ноте! Нет, это просто трындец какой-то! То один братец пытается меня прикончить, то другой! Какие нежные у меня родственники! – засмеялась Синтия нервно, приглаживая руками волосы.

– Рэй ошибся, – голос Альберта звучал безлико, устало и. Как у робота или смертельно уставшего безэмоционально, сдавшегося человека. – Мы выжили. Моя сестра в очередной раз всем доказала, какая она крутая и непобедимая.

– А мой братец в очередной раз утёр мне нос, доказав, какой он сексуальный и неотразимый!

– Я снова перестала вас понимать, – взгляд Катрин метался от перевозбуждённой, злой сестры, всё время яростно и отчаянно жестикулирующей, к брату, который не то, что не двигался, почти не дышал.

– Хочешь знать, что сегодня тут произошло, госпожа Белая Овечка?

Синтия встала перед Катрин, воинственно выпятив, безусловно, заслуживающую внимания, упругую и высокую грудь, и с вызовом и насмешкой глядя прямо в глаза.

– Я осуществила план, который вынашивала столетиями – вернула к жизни моего давно почившего отца. Все вокруг всё моё поганое детство только и твердили о том, что он был чокнутым ублюдком, зачатым матерью от родного сына! А когда подрос, этот извращенец, спавший исключительно с мальчиками, изнасиловал мою мать, свою родную сестру, и так на свет появилась я! Мне всегда было интересно – почему именно родная сестра заставила его изменить вкусовым пристрастиями, но он трусливо сдох и не мог ответить на мои вопросы. Иногда мне казалось, что его просто оговаривают, что есть факторы, обеляющие его. А иногда я думала, что он слишком счастливо отделался от всех нас, так и не оплатив свои грехи. Не знаю, чего я ждала от нашей с ним встречи – от отца, которого то любила, то ненавидела, но явно не того, что проигнорировал меня целиком и полностью, он пойдёт и трахнет моего драгоценного братца, а тот не станет возражать.

– Синтия…

– Замолчи!!! Ненавижу тебя! Ненавижу! – она наносила удары ладонями наотмашь, куда попадёт, истерично и хаотично, как любая взбесившаяся, истеричная девчонка. – Как ты мог так со мной поступить!?

Катрин, привыкшая видеть Синтию надменной, всегда имеющей план действия на любой шаг в любом направлении стало почти жалко свою соперницу.

– Жалкий импотент! Чёртов гомик! Чтоб ты снова сдох!

Альберт какое-то время терпеливо сносил и шлепки, и истерику, перехватил руки сестры, бережно, явно боясь причинить ей вред и голос его, обращённый к ней был мягок:

– Успокойся. Да уймись же, Синтия.

– Пусти меня! Не смей ко мне прикасаться!

Она отшвырнула его от себя с такой силой, что его впечатало в спинку дивана.

– Клянусь! Я заставлю тебя пожалеть о том, что ты сделал сегодня!

– Можно сказать уже пожалел.

– Ты мне заплатишь! И он – тоже!

– Синтия, жизнь ничему тебя не учит. Каждый раз, как ты пытаешься мстить, больше всех страдаешь сама.

– Знаешь, что? – обернулась Синтия к Катрин. – Мне почти жаль тебя.

– Ага, – кивнула Катрин. – Как волку – кобылу.

– Глупая маленькая ты дурочка! Овечка на заклание. Ты будешь до последнего оправдывать его и искать виноватых. Я на таких насмотрелась. Да что говорить? Я самая такая. Мы все такие. Думаем, что этих ублюдочных уродов плохо поняли, недолюбили, недоласкали, а вот я пойму, долюблю и со мной он будет другим. Он! – ярко наманикюренный палец Синтии с острым, как коготь, ногтем. – Не будет. Поверь мне. Как спал со всеми смазливыми парнями подряд, так и продолжит это. Руку готова дать на отсечение, ты уже не раз задавалась этим вопросом – почему? Почему он такой загадочный, сдержанный и странный. Да всё потому! Потому что правда лежит на поверхности, и мы оба её знаем. Я – как сестра, ты – как жена. Он просто предпочитает мальчиков! Вот и все!

Катрин молча смотрела на беснующуюся Синтию и думала лишь об одном: только бы не расплакаться, только бы сдержаться. Сохранить лицо. Уйти с достоинством, забиться, зализать раны, а уже потом думать, как выпутываться.

Да, похоже на этот раз Синтия говорила правду. Каждый раз Альберт, несмотря на всю свою нежность и искусность в любовной игре был словно наполовину с ней. Он давал, но она всегда чувствовала некий барьер.

И вот она – причина.

– Катрин, да не слушай ты её! Она злится и готова наговорить любых гадостей.

– Ты ещё скажи, что я лгу?

– Ты не лжёшь, но ты намеренно искажаешь факты.

– Ой, да хватит! Я ведь заранее знаю, что этот перец начнёт плести тебе дальше! Ошибка, слабость, не знаю, что на меня нашло, но ты мне всё равно дороже… я всё это слышала от него тысячи раз! Послушай, и ты.

Слёзы, предательские слёзы всё-таки на глаза навернулись. Чтобы скрыть их, Катрин повернулась и торопливо пошла к выходу, слыша за спиной злой смех Синтии и оклик Альберта:

– Катрин!

Каблуки скользили по скользким плитам, а слёзы почти застилали глаза. Они были солёными и едкими, кислота, раздирали горло, давили на грудь так, что дышать больно.

Катрин не слишком хорошо понимала, куда вообще идёт, а этот проклятый дом – как лабиринт. Кажется, это вестибюль?