собой было рискованно, но Дарие, к счастью, пришло на ум спрятать свои фото за фотографиями детей, чтобы на таможне их не конфисковали, потому что на них она была без хиджаба. Снимок в бикини она засунула за фотографию Хумана, сидящего на детском высоком стульчике, снимок в саду, где она смеялась, держа под руку Парвиза, и ее длинные волосы развевались на ветру, Дария спрятала под фотографией Кайвона, играющего в футбол. Что касалось ее студенческих фотографий, на которых она была запечатлена с книгами в руках, в шелковой блузке и развевающейся юбке, то они были спрятаны под снимками детских рисунков Мины.

Этим альбомом Мина особенно дорожила. Он связывал ее с прошлым, которое с годами представлялось все более сказочным. На снимках она узнавала ту мать, которую знала когда-то. Тогда ее волосы были черными, а не рыжими, а в карих глазах светились радость и надежда. На снимках Дария выглядела счастливой, уверенной в себе, а не усталой и чужой. Она носила жакеты а-ля Джеки Онассис и шляпки-«таблетки», ничем не напоминая располневшую иммигрантку из Квинса. Вот Дария возле фонтана – черные волосы развеваются, а из коляски выглядывают крошечные головы Кайвона и Хумана. Вот она в Лондоне, машет фотографу с верхней палубы красного двухэтажного автобуса. Вот они втроем в Стамбуле, на фоне Святой Софии. В те времена им не нужны были визы – тогда мир еще не считал каждого иранца опасным террористом.

Перевернув страницу, Мина долго разглядывала одну из самых своих любимых фотографий: Дария на больничной койке прижимает к себе новорожденного младенца, плотно закутанного в связанное Меймени одеяльце. Это было ее первое фото с матерью, и она часто его разглядывала, но только сейчас Мина обратила внимание, какое у Дарии усталое и счастливое лицо.

Здесь, в Америке, Мина почти забыла, какими были ее родители, братья и она сама много лет назад. Воспоминания о прежних Дарие, Парвизе, Кайвоне и Хумане с каждым годом бледнели, пока в конце концов все они не превратились в персонажей давно прочитанной книги, живших в незапамятные времена в выдуманной стране.

«Мы обязательно вернемся, – часто говорил отец, наглаживая свой поварской фартук, чтобы идти на работу в пиццерию. – Пусть только все уляжется. Эта Революция – не может быть, чтобы это было надолго».

«Ты говорил то же самое год назад», – возражал Хуман, мрачно глядя в свою тарелку с овсянкой на воде, а Мина вспоминала о голубом чемоданчике, который лежал под кроватью словно в ожидании, пока она сложит в него свою одежду и краски и они поедут назад к Бите, Ага-хану, тете Ники и другим родственникам и друзьям.

Ведущий телешоу выдал свою кульминационную шутку, и платные зрители разразились оглушительным смехом, который рывком вернул Мину к действительности. Все еще не совсем придя в себя, она уставилась на экран. Какая-то молодая женщина громко хлопала в ладоши и трясла волосами. Полные мужчины в бейсболках свистели и улюлюкали. Что она пропустила? Что такого смешного сказал ведущий? Интересно, подумала она, что будут делать все эти люди, сидящие в хорошо кондиционированной телестудии в Калифорнии, когда шоу закончится? Отправятся в ближайший бар, сядут на обтянутые кожей стулья и закажут напитки? Мина знала наизусть много стихов старых персидских поэтов – Саади, Руми, Хафиза и других, но не могла бы назвать ни одного модного коктейля, кроме разве что «Кровавой Мэри», о котором читала в какой-то американской книге. Ей приходилось, правда, бывать в барах, но там она чувствовала себя крайне неуютно. Отец и мать считали американскую барную культуру некрасивой, и им не хотелось бы, чтобы их дочь сидела на крошечном стульчике, болтая в воздухе ногами. Да и сама Мина отнюдь не стремилась приобрести привычку ходить в бар по любому поводу и без. Куда больше ее интересовал вопрос, как сохранять равновесие, балансируя на короткой черточке дефиса в слове, которое одновременно и определяло, и отрицало са́мую ее сущность. Ирано-американка. Она не чувствовала себя ни тем, ни другим, ее место было посередине, то есть на том самом дефисе, небуквенном орфографическом значке, который в одних справочниках назывался соединительным, а в других – разделительным. Только там Мина могла сохранять память и о стране, в которой появилась на свет, и о своей новой родине, где ей непременно нужно преуспеть. Дефис был тонок, словно натянутый под куполом цирка канат, и так же коварен, однако она знала, что ей придется учиться сначала сидеть на нем, как на барном табурете, потом стоять, а затем и ходить по нему подобно акробату, балансируя между двумя частями нелепого слова, обозначающего несуществующую национальную принадлежность.

Но для того, чтобы спрыгнуть с этого каната и вернуться в Иран, ей необходимо было преодолеть немало серьезных препятствий. Во-первых, Мине предстояло оформить все необходимые бумаги и визы и надеяться, что, несмотря на страшные истории о том, как вернувшихся на родину иранских иммигрантов заключали в тюрьмы, ей подобная участь не грозит. А во-вторых – и в главных, – Мина должна была как-то убедить своих родителей в том, что провести зимние каникулы в Тегеране – это по-настоящему блестящая идея.

9. Кафе за углом

– Как насчет по кофейку? – спросил Сэм.

– Что-что? – отозвалась застигнутая врасплох Дария.

– Не хочешь выпить после занятий по чашечке кофе? – Сэм слегка пожал плечами. – Нужно же как-то отметить наш переход на продвинутый уровень.

Дария видела, что он пытается ее рассмешить, старательно копируя их преподавательницу. Его и самого очень веселило, когда Дария протяжно вздыхала посреди урока, стоило Миранде Катилле сказать или сделать что-нибудь достаточно нелепое. В этих случаях он обычно сдавленно хихикал в кулак, и Дарие казалось, что в эти минуты они оба ведут себя подобно расшалившимся подросткам. А еще ей казалось, что в ее жизни появилось что-то новое, хотя по трезвом размышлении она с неизбежностью приходила к выводу, что ни на что новое ей надеяться уже не приходится. Чего можно ждать в таком возрасте? Разве что приступа подагры или артрита.

– Я знаю поблизости одно приличное кафе. Оно совсем рядом, буквально за углом, – продолжал Сэм. – И если ты…

– Если его название начинается со «Стар…» и заканчивается на «бакс», то мне это не подходит, – перебила Дария. Она не хотела быть грубой, однако ей была очень не по душе американизация отличного итальянского кофе, превратившая последний в откровенно коммерческий продукт, который нельзя было пить, а только «употреблять».

Сэм рассмеялся.

– Нет, оно называется не так. Это маленькое семейное предприятие, и кофе