На сей раз ему не пришлось долго шагать: сквозь завесу дождя он увидел толпу людей. Одну плоскодонку выволокли на берег, другая описывала круги на реке. Он уговаривал себя, что это рыбаки, ставящие невод. Один уже отплыл, другой запаздывает. Но почему столько зевак, тем более в дождь? На что они глазеют? Что делают?

Тело лежало на мокрой траве, в нескольких шагах от реки. Из-под лодочного брезента высовывалась ножка в красной бархатной туфельке. Он не закричал, не заплакал, не сделал ни одного жеста. Просто закрыл глаза, чувствуя, как сжимаются челюсти, как каменеет все лицо. Недаром она боялась, подумал он. Но меня охватила спесь, и я не пожелал к ней прислушаться. Я ребенок. Я не смог ее защитить, не смог спасти. Потом он услышал, как незнакомый мужчина твердит: она прибежала с криком, выбежала на мостик у меня за спиной и тут же бросилась в воду. Он опустился на колени рядом с трупом, приподнял угол брезента и понял, увидев сожженное кислотой лицо, почему Телония кричала, прежде чем утопиться.

Расшифровав резкое письмо отца Телмана, для чего ему понадобилось водить по строчкам пальцем, Бьенвеню возликовал и ничего не смог с собой поделать. Маленький Жан возвращается в Коль-де-Варез! Не позже, чем через неделю, он появится в Высоком доме!

Фермер, сжимая письмо в руке, попереминался с ноги на ногу перед зеркалом, поправил пиджак, изменил угол наклона шляпы и отправился сообщать новость Элиане.

– Как вы думаете, Арман согласится нам что-нибудь сыграть?

– На аккордеоне? Ни за что!

– Даже если его попросите вы, мадмуазель?

– Да ведь он еще только едва освоил гаммы!

– Все равно, он уже столько занимается, что должен был хоть что-то разучить.

Управляющий отказался вынимать инструмент из чехла, зато завел патефон и поставил Adios muchachos, compaceros de mi vida[2]в исполнении Карлоса Гарделя. Я привожу эти мелкие подробности не просто так, а чтобы передать атмосферу ликования, едва ли не сумасшествия, в которую возвращался блудный сын, или чудо-ребенок; событие это состоялось через день и стало в Коль-де-Варез главной темой всех разговоров.

Когда Жан Нарцисс Эфраим Мари Бенито (считаю необходимым вернуть ему теперь все его имена) снова вошел в главную гостиную дома, пройдя по давней привычке через террасу, Элиана так расчувствовалась, что вынуждена была опереться на плечо Бьенвеню. Эфраим подметил это и понял, что должен прибавить ко всем своим прошлым ошибкам то, что слишком долго не возвращался.

Любое возвращение в родные края – это насилие над памятью. Снова занять свое место в доме своего детства по прошествии нескольких месяцев или лет – все равно, что сбить ударом святотатственного долота защитный лак, лежащий на нашем прошлом. И тогда мы снова обретаем во всей их мощи, освеженными нашим страданием, впечатления, которые мы, сами того не зная, оставили в целости и сохранности. Эти малые воскрешения не всегда к добру. Узрев на своих местах предметы, законсервированные ностальгией, мы обнаруживаем, что они подверглись разрушительному действию времени, состарились по-своему, не так, как в нашем сердце, не позаботившись о наших чувствах.

С первого же вечера, проведенного дома, Эфраим замечает перемены, опровергающие безмятежность его воспоминаний. Коридоры перекрасили, кухню обновили, в доме провели электричество, покончившее с огромными тенями на стенах, мебель в большой столовой расставили по-другому, завели новую привычку есть на скатерти, еще во многом покусились на прежние порядки, причем чаще всего в этих покушениях заметно вдохновенное прикосновение Элианы. Самое волнующее изменение, настоящая революция, произошло с самой молодой женщиной, которую я уже не смею называть служанкой, раз Бьенвеню трижды в день усаживает ее за свой стол. Чтобы заменить ее в кухонных и в других делах, фермер нанял чету пожилых сезонных рабочих. Роберта Матюрен, пасшая раньше коз у Коршей и носившая прозвище Бобетта, надраивает, как медаль, плиту кухонной печи и в часы ночной бессонницы изобретает блюда на завтра, а Эмилъен, ее супруг, видевший в 1912 году в кино выучку официантов ресторана «Максим», застегивает на все пуговицы одолженный у управляющего костюм, прежде чем внести на подносе суп.

Обедают теперь в большом зале, под обрывки воспоминаний старика Армана о путешествиях и под изложение его великих проектов. Победив туберкулез к большому унынию врачей, объявивших победу всего лишь отсрочкой поражения, он перестал довольствоваться простой канатной дорогой до дверей его хижины и замахивается теперь на фуникулер на паровом ходу, который связал бы долину с верхней точкой перевала Кадран, подвесные мосты, по которым сновали бы освещенные по ночам трамваи, платформы для воздушных шаров и целую сеть дорог и тоннелей, которая позволила бы горожанам открыть для себя Коль-де-Варез, а местным жителям обеспечила бы зимнюю выручку.

Эфраим сохраняет непроницаемое выражение лица, внимает этим бредням вполуха и сразу после еды удаляется в свою комнату. Встречая в коридоре Бьенвеню, он спешит мимо, не зная, как ответить на его приветливый взгляд. Если по утрам он оказывается в столовой наедине с Элианой, то выходит и того хуже: он просто поворачивается к ней спиной и спасается бегством.

В тот год в горах навалило много снегу. По этому случаю Арман устраивает на принадлежащем Бьенвеню лугу санные гонки. Победителю обещаны лыжи, изделие плотника Косимо – великана с жесткими, как его деревяшки, волосами и с красивейшим во всей округе голосом. Соревноваться пожелали все молодые люди и только две девушки – сестры, которых после этого определили в «эмансипе». Среди серьезных претендентов на выигрыш был сын Влада-барышника, единокровный брат Элианы, прозванный Владом-Дровосеком. Как о нем ни судачат на фермах, когда с пастбищ возвращаются стада, никто не смеет оскорбить в глаза этого юного хулигана, всегда водящего за собой четверых-пятерых прихлебателей.

При ударе колокола, оповещавшего о начале гонки, обнаружили исчезновение Эфраима. Бьенвеню, Элиана и Арман ищут его в доме. Наконец, сани стартуют без него, и Влад одерживает легкую победу. После гонки Эфраим снова появляется, грустный лицом. Многие удивляются, что он не захотел соревноваться. Неужели испугался тягаться с Дровосеком? Сам он ничего не объясняет.

Днем он навещает старенького деревенского кюре. Тот сидит у себя в столовой, сложив руки на коленях и устремив взгляд в темноту. У него за спиной, рядом с накренившимися ходиками, маятник которых давно разучился раскачиваться, разложены по размеру, как и прежде, тридцать книжных томов, которые уже шесть лет никто не открывал.

– Это я, Жан-Мари! – произносит Жан-Мари очень громко, так как впустившая его служанка предупредила, что старик оглох и почти ослеп.

Кюре бесконечно медленно приподнимает руку, словно приглашая гостя приблизиться. Эфраим встает перед ним на колени.