– А целитель где? – спросил он, садясь на кровати и оглядываясь в поисках одежды, поскольку лежал, как выяснилось, совершенно голым.

– Так уехал он, – все так же удивленно сообщила девчонка. – Вас вот вылечил и велел не трогать, пока не проснетесь, а сам уехал, как рассвело. Ой, господин, у вас шрам!

Надир опустил взгляд и замер от ужаса, смешанного с омерзением. Действительно, его грудь от плеча вниз пересекал красный рубец. Длинный, но тонкий и почти гладкий, словно кто-то наискосок хлестнул стеблем корефанта, соком обжигающего кожу.

Надир осторожно тронул рубец пальцами. Он побаливал, но как-то не очень сильно. Больше чесался, словно заживающий ожог или царапина.

– Позови джандара, – сказал он девчонке дрогнувшим голосом.

Она снова выскочила за дверь, а Надир сгорбился, спрятав лицо в ладони, и медленно вдохнул ставший вдруг тягучим и тяжелым воздух. Он вспомнил. Крики и огни за окном, потом вспыхнувшее пламя, в свете которого он увидел бой во дворе. И смертельный ужас, когда понял, что вот-вот разбойники ворвутся в дом. А здесь беспомощный дядя! И сам он, не умеющий саблю толком держать, боящийся крови… Страх накатывал волнами, пытаясь ослепить, превратить в беспомощного загнанного зверя, и Надир сопротивлялся ему из чистой злости!

Он не помнил, где взял саблю. Но тяжесть в руке придала каплю смелости, которой хватило ровно для того, чтобы выйти из комнаты. И дойти туда, где… где его убили.

Крупная дрожь била, словно Надир упал в ледяную воду. И шевелиться было так же трудно. Мрак. Вокруг был мрак. Тишина хуже любого истошного крика. Смерть… А потом что-то случилось, и рядом оказался Раэн. Настоящий, теплый, живой! Он ругался и тянул Надира куда-то, и этого оказалось достаточно. Но разве из мира мертвых возвращаются?! Пусть даже Раэн – маг, пусть он целитель высшей ступени, человеку такое не под силу… наверное…

Надира снова замутило, теперь от запоздалого ужаса. Расслышав в коридоре шаги, он невольно потянулся за одеялом и прикрылся, стыдясь не то наготы, не то следа на своем теле. Следа слабости. Поражения. Смерти. А Раэн после такого просто… уехал?!

– Как себя чувствует мой дядя? – спросил он совсем не то, что больше всего хотел узнать, у вошедшего джандара, хмурого и осунувшегося.

– Благодарение светлым богам, хорошо, – буркнул ир-Нами. – А вы, светлейший?

– Я жив, – растянул Надир в усмешке непослушные губы. – Это правда, что болтает девчонка? Меня… спас Раэн?

– Он самый, – вздохнул джандар. – Пусть и его боги благословят. Он спас вас, а перед этим и нас всех. Вы подняться-то сможете, светлейший? Целитель сказал, что раны вам зарастил и внутри, и снаружи. Да я и сам видел, как все затянулось. А что спали все время, так это оттого, что тело много сил потратило. Вам теперь есть надо и пить побольше. Ну, он так сказал.

– Сказал… – эхом повторил Надир и спросил, глянув в лицо джандару: – Куда он уехал? И почему? Я ведь не один раненый здесь, верно? Так почему?

– Светлейший ир-Дауд вам объяснит, – вильнул взглядом ир-Нами, и Надир понял, что врать тот не умеет, а правду сказать не может или не хочет.

– Хорошо, – согласился он, и джандар явно удивился такой покладистости. – Идемте к дяде.

Одеваясь в свои вещи, спешно принесенные все той же девицей, Надир мрачно подумал, что любимую рубашку, расшитую цветущими персиковыми ветвями, уже никогда в жизни не увидит. Или не узнает в кровавой разрубленной тряпке, которой та стала. Боги, да разве об этом нужно думать?! Он едва не погиб! И… наверняка погибли многие из отряда. Защищая его, Надира ир-Дауда, жизнь. Вот о чем следует думать, а не о рубашке, но правильные мысли никак не лезли в голову, словно рассудок их отталкивал. Разве можно поверить в смерть? Надиру до сих пор казалось, что отец, мать и малыш Арчил просто… уехали куда-то. Далеко, откуда не доходят письма и вести. Он не мог поверить в их смерть, просто не мог! И если бы этой проклятой ночью дядя…

– Я… сейчас, – с трудом выговорил он, пошатнувшись и ухватившись за дверной косяк, до которого бодро дошагал вслед за джандаром. – Идите, господин ир-Нами… Я сейчас… я сам…

Джандар оглянулся на него обеспокоенно, однако спорить не стал, просто ушел. А, нет, остановился в конце коридора, ждет. Надиру стало мучительно стыдно за собственную слабость и противно до отвращения, но он ничего не мог с собой поделать. В ушах стоял накативший вдруг шум: крики, лязг металла и стоны. Ноздри наполнились запахом крови, самым ненавистным из всех, которые он знал! А перед глазами мелькало… Тошнота подкатила к горлу, и Надир только бессильно порадовался, что желудок у него пуст. Меньше опозорится… Впрочем, какая разница? И так все знают, что он даже не смог скрестить саблю с тем, кто пришел его убить. Жалкий, слабый, никчемный мальчишка! И дядя знает, и каждый воин из его отряда, и…

А потом этот тошнотворный стыд разом перекрыла и смыла простая и жуткая в этой своей простоте мысль. Он вчера едва не умер, так? Что же тогда случилось с сестрой, которая даже его порезанные пальцы чувствовала, как свои?! Что случилось с Наргис, когда сталь разрубила тело ее второй половинки и выдрала душу Надира, швырнув ее в Бездну?

– Хазрет… – позвал он онемевшими враз от ужаса губами.

– Светлейший?

Подбежавший джандар заглянул ему в лицо.

– Наргис… Нужно послать кого-нибудь в Харузу, слышите?

Поздно… Что бы ни случилось, оно уже произошло, пока Надир валялся без сознания, и теперь ничего нельзя исправить. Но… она ведь жива? Потому что он тоже чувствовал сестру, и случись с ней что-нибудь… Она жива, она должна быть жива и здорова!

– Целитель Раэн уехал именно туда, – глухо, но спокойно ответил джандар. – Сегодня утром. И клялся богами, что будет в Харузе раньше, чем солнце в полдень встанет над шпилем Часовой Башни. Не знаю – как, но после всего, что было, я ему верю. Идемте, светлейший.

Надир кивнул, изнывая от беспомощности. Он ничего не может сделать. И если Раэн спасет еще и его сестру, долг ир-Даудов перед ним станет вовсе неоплатным. Значит, следует навсегда забыть даже мысли о том, чтобы… Ох, многие мысли следует забыть. Лишь бы с Наргис, его вредной и до отвращения добродетельной сестричкой, все было хорошо! Потому что потерять ее – все равно что лишиться половины души, таково уж то ли проклятие, то ли милость богов для них с Наргис.

Только что взошедшее солнце мягким янтарем заливало улицы Харузы: высокие шпили на круглых храмовых куполах, крыши дворцов и бедняцких кварталов, сады и базар. Безоблачное небо обещало очередной жаркий день, но утренний воздух все еще пах ночной свежестью, а еще – жасмином, поспевшими абрикосами, молодым вином и пряными травами.

Внутренний двор «Черного льва», одной из лучших гостиниц города, был полон людей. Чинно опирались на высокие резные посохи старики, красовались саблями и длинными кинжалами вооруженные по традиции мужчины, отдельно стояла, перешептываясь, стайка нарядных женщин, да замерли на ветках деревьев вездесущие дети, изо всех сил стараясь быть незаметными. Две старые почтенные семьи, конечно, не поместились бы во дворе полностью, так что пришли только ближайшие родичи жениха и невесты да самые уважаемые люди родов.