Подобная информация подтверждала мысль о том, что СССР стремился к ослаблению ведущих игроков на европейской арене и выигрышу времени для укрепления собственных сил. Вопросы о вариантах их дальнейшего использования, потенциальной значимости, как для коррекции военных планов США, так и вероятного изменения хода войны, оставались фактически без ответа. Американским специальным службам пока не доставало для этого ни сил, ни необходимого опыта. Более искушенный британский разведывательный аппарат, имевший и значительно большие возможности, и практику, и солидное финансовое обеспечение, приходил на помощь своим американским коллегам. Не без участия представителей английской военно-морской разведки перед Вашингтоном был поставлен вопрос о централизации обработки разведданных, поступающих в США. Летом 1941 г. было рекомендовано создание Объединенного разведывательного комитета армии и флота США – аналога британского Объединенного разведывательного комитета (JIC)107*f «Symbol» s 10. У. Донован, будущий директор Управления стратегических служб, созданного в 1942 г., еще в июле 1940 г. совершил визит в Великобританию. Вопросы, которые обсуждались им с англичанами, несомненно, затрагивали оценку потенциалов Германии и России.

Накануне нападения Германии на СССР Государственный департамент США полагал целесообразным не обнадеживать СССР никакими политическими обещаниями в случае развязывания против него военной агрессии. В меморандуме Отдела европейских стран Госдепартамента от 21 июня 1941 г. говорилось: «1) Мы не должны давать СССР никаких советов, если только СССР сам не обратится к нам за ними… 3) Если советское правительство прямо обратится к нам за помощью, мы должны… ослабить ограничения на экспорт в Советский Союз… 6) Мы не должны заранее давать никаких обещаний Советскому Союзу в отношении помощи, которую мы сможем оказать в случае германо-советского конфликта, и не будем принимать на себя никаких обязательств в отношении нашей будущей политики к России…»108

Тем не менее, 23 июня – на другой день после нападения Германии на СССР и произнесенных по радио слов У. Черчилля о решении правительства его величества оказать всю возможную помощь России – заместитель госсекретаря США С. Уэллес заявил, что «Если бы еще требовались какие-либо доказательства истинных целей и планов нынешних руководителей Германии достичь мирового господства, то такое доказательство дает предательское нападение Гитлера на Советский Союз», «любое сплочение сил против гитлеризма, независимо от их происхождения, ускорит конец лидеров нынешней Германии и поэтому выгодно для нашей собственной обороны и безопасности. Гитлеровские армии являют сегодня наибольшую опасность для американцев». Однако Уэллес в то же время указал, что «для народа Соединенных Штатов… принципы и доктрины коммунистической диктатуры являются совершенно неприемлемыми. Они такие же чуждые американским идеям, как и принципы и доктрины нацистской диктатуры»109. Это заявление было, естественно, сделано не без ведома Рузвельта, который 24 июня выразил поддержку борьбе России против агрессии, огласил решение правительства о предоставлении ей всей возможной помощи, хотя не уточнил характера этой помощи и отказался комментировать вопрос о вероятности включения СССР в систему поставок по ленд-лизу110. Как отмечает Р. Шервуд, «в то время Рузвельт верил в политику “поспешать медленно”. Черчилль сказал свое слово, и не могло быть сомнений, что Рузвельт поддерживает его. Однако прежде чем предпринимать открыто меры для помощи России, он хотел знать, во-первых, в чем она нуждается и, во-вторых, как можно организовать доставку…»111

Осознание критического значения России для существования самих западных демократий получило отражение и в американской прессе. 26 июня «Нью-Йорк Таймс» писала: «Не должно быть сомнений относительно того, что быстрая и полная победа Гитлера в России была бы величайшей катастрофой для Англии и Америки. Она дала бы ему возможность противостоять британской блокаде, обеспечить на годы нефть и продовольствие, создать в России вассальный режим, завладеть Индией и нефтеносными районами Ближнего Востока, заключить союз с Японией для захвата Китая и создания угрозы Соединенным Штатам со стороны обоих океанов»112. Но у некоторых американских политических деятелей прагматизм в понимании национальных интересов Америки тесно переплетался с эгоизмом. Они рассчитывали, что Америке выгодно затягивание кровопролития на Восточном фронте, которое в перспективе ведет лишь к укреплению мировых позиций США. Так, хорошо известно заявление сенатора и будущего президента США Г. Трумэна: «Если мы увидим, что выигрывает Германия, то нам следует помогать России, а если выигрывать будет Россия, то нам следует помогать Германии, и, таким образом, пусть они убивают как можно больше, хотя я не хочу победы Германии ни при каких обстоятельствах»113. Тем не менее большинство государственных деятелей США отклонили позицию этой части истеблишмента. Их аргументы были реалистичны – успешное сопротивление Красной армии является одним из важнейших факторов в деле отстаивания независимости и интересов их собственной страны. Военный министр США Г. Стимсон писал в то время, что нападение Германии на СССР – это «дар неба», и возникшую передышку необходимо максимально использовать для осуществления американской программы перевооружения114.

Оказавшись перед лицом общего врага, ответственные государственные деятели США и Великобритании были заинтересованы в организации действенного сотрудничества с СССР, хотя они не скрывали свое неприятие идеалов советской системы. Известно, что в первый период Великой Отечественной войны многие руководящие лица в Вашингтоне и Лондоне довольно скептически относились к возможности эффективного сопротивления Красной армии германскому вермахту. Военное ведомство США полагало, что Германии потребуется для разгрома России минимум месяц, а максимум 3 месяца115. Оценки стали меняться после визита в СССР в конце июля 1941 г. и встречи со Сталиным личного представителя Рузвельта Г. Гопкинса. Помощник президента увидел в Москве готовность сражаться, «безграничную решимость победить» и призвал Рузвельта к самой активной помощи СССР116. Обращаясь к Гопкинсу, Сталин сказал, что Россия прежде всего нуждается в зенитных орудиях, авиационном бензине, алюминии для производства самолетов. «Дайте нам зенитные орудия и алюминий, и мы сможем воевать три-четыре года»117. Гопкинс, конечно, не видел настоящего фронта в России, но его вера в способность русских к сопротивлению возникла в том числе под влиянием характера самих просьб Сталина. Если бы советский лидер собирался сдаваться, он не просил бы о первоочередных поставках алюминия, необходимого для сложного и трудоемкого процесса производства боевых самолетов. Позднее Гопкинс писал о своих московских переговорах в журнале «Америкэн»: «…Иосиф Сталин знал, чего хочет, знал, чего хочет Россия, и он полагал, что вы также это знаете… Его вопросы были ясными, краткими и прямыми. Как я не устал, я отвечал в том же тоне. Его ответы были быстрыми, недвусмысленными, они произносились так, как будто они были обдуманы им много лет назад… В Соединенных Штатах и в Лондоне миссии, подобные моей, могли бы растянуться и превратиться в то, что Государственный департамент и английское Министерство иностранных дел называют беседами. У меня не было таких бесед в Москве, а лишь шесть часов разговора. После этого все было сказано, все было разрешено на двух заседаниях»118.