Очень порадовала…

* * *

На конвертах действительно стояло мое имя… Мадам Клодин такой-то и все прочее для мадемуазель Билли.

Мадемуазель Билли…

Нифигасе, какое странное ощущение… Впервые в жизни я получала письмо… И даже не письмо, а письма! Впервые в жизни… С настоящей маркой, в настоящем конверте, написанные от руки настоящим человеком.

Конечно, я у нее не осталась. Я не хотела открывать свои письма при ней, и даже, по-моему, вообще не хотела их открывать. Их мне тоже хотелось спрятать поглубже и так и оставить нераспечатанными навсегда.

Я сунула их в карман и пошла.

Я шла, сама не зная куда. То есть не осознавая головой, шла, куда ноги несли. А поскольку ноги мои куда умнее меня, то, от одного поворота к другому, в конце концов они меня привели к моему склепу Камиллы…

Я толкнула старенькую дверцу, протиснулась внутрь и уселась, как встарь, под маленьким алтарем.

Забвение, покой, тишина, узоры лишайников, пение птиц, ветер, раскачивающий ржавые цепи, и все прочее – меня тогда тоже очень порадовало… Это напомнило мне ту малышку Билли, которая еще не спала со всеми подряд и хотела быть похожей на куда более благородную девицу, чем она сама… Это напомнило мне о той поре в моей жизни, когда я с такой легкостью заучивала наизусть слова о возвышенных чувствах, что даже поверила в свой потенциал, мол, смогу продолжать в том же духе.

Окажись тогда поблизости какой-нибудь психолог, он бы наверняка задвинул целую речугу о том, что я, мол, там сидела, свернувшись в клубок, словно в животе у матери, или уж и не знаю какую еще пургу в том же духе, но никакого психолога поблизости не было. Были только письма от Франка Мюмю, и это оказалось чертовски более эффективно…

Мне было хорошо. Я забылась и даже немножко вздремнула.

Некоторое время спустя я все же открыла письма, одно за другим, в той последовательности, в которой они приходили. Первое было написано на тетрадном листочке в клеточку, в нем говорилось:

«Привет, Билли. У меня все хорошо, надеюсь, что у тебя тоже. Знаешь, у меня теперь не хватает времени навещать по выходным бабушку, а я думаю, ей этого не хватает, вот я и решил раз в неделю писать тебе письма на ее адрес, чтоб ты могла заходить к ней вместо меня. Спасибо, если окажешь мне такую услугу. Надеюсь, это не сильно тебя напряжет. Целую, Ф.»

Во втором конверте лежала уродливая почтовая открытка с видом его городка, с церковью, замком и все такое:

«Привет, Билли. Надеюсь, у тебя все хорошо, я в порядке. Скажи Клодин, что я получил ее пакет. Целую, Ф.»

Я убрала письмо и открытку обратно в конверты и почувствовала, что готова разреветься от благодарности. Потому что, пусть я и дура, в чем меня все убеждали с самого моего рождения, но тут я прекрасно видела, что за этим всем кроется. Франк узнал меня в той шлюхе и пожалел, и придумал всю эту комбинацию со своей бабушкой, чтобы не позволить мне окончательно потерять себя.

Да, все это лишь для того, чтобы заставить меня хоть раз в неделю смывать макияж и заходить на стаканчик гренадина или «Оранжины» в домик, где меня любили…

Порой я не заходила туда по нескольку недель подряд, но он, он ни разу не нарушил своего обещания. Каждую среду, за исключением каникул и на протяжении трех лет, мне доставалась моя невзрачная почтовая открытка с написанным на обороте: «Надеюсь, у тебя все хорошо, я тоже в порядке», и каждый раз, приходя за ней, я встречала взгляд человека, который меня не судил. Я никогда не задерживалась надолго, поскольку в ту пору пребывала в слишком воинственных настроениях и ни на какую мягкость не шла, но даже то, что я вот так просто могла туда зайти, не пряча свое истинное лицо, помогло мне продержаться до начала следующего эпизода.

* * *

Помню, однажды я позвонила к ней в дверь и услышала, как она сказала кому-то по телефону (у нее в кухне было открыто окно): «Послушай, я с тобой прощаюсь, ко мне тут Билли пришла. Да нет же, конечно, ты ее знаешь, это бедная малышка, о которой я говорила тебе на днях…», ее слова полоснули меня как ножом по сердцу, и я чуть не бегом от нее сбежала.

Какого черта она так обо мне говорит? Мне шестнадцать лет, я сплю с мужчинами, выкручиваюсь сама и ни у кого никогда ничего не просила. Я считала это несправедливым. Я считала это отвратительным. Я считала это унизительным, в конце концов. А потом я услышала, как она кричит вдалеке: «Би-и-и-илли!» – «Да пошла ты, – подумала я, притворившись глухой, – да пошла ты». Сделала еще пару шагов, но тут у меня внутри что-то оборвалось, и я повернула назад.

Да, нравилось мне это или нет, но я действительно была бедной малышкой, и верить, что это не так, для меня было непозволительной роскошью…

Я вернулась, она меня расцеловала, мы выпили с ней по чашке кофе с молоком, я забрала свое письмо и расцеловала ее на прощание.

Уходя от нее, я оставалась все тем же заморышем, но мне казалось, будто я выросла.

Со всеми вытекающими отсюда смягчающими для меня обстоятельствами.

В ту пору я не только смотрела телик, прогуливала школу и обслуживала парней, не гнушавшихся моего происхождения, но и соглашалась на любую подработку. Присматривала за детьми, присматривала за стариками, делала уборки, выкапывала камни и картошку.

Проблемой по-прежнему оставался мой возраст. Люди были не прочь меня поэксплуатировать, но не могли нанять меня официально. Как они говорили, не имели права. Ну как же, конечно… Я подтираю задницы их старикам и чищу сортиры, и это нормально, а вот платить мне по полной цене им, бедненьким, закон не разрешает…

Я потеряла Франка из виду. Я знала, что он иногда приезжает на выходные и во время каникул, но он никуда из дома не выходил. Значительно позже я узнала, как сильно он тоже во мне нуждался в те годы, и я до сих пор не могу себе простить, что мне тогда не хватило духу, вернее, я просто не додумалась прийти постучаться к нему в дверь, чтоб прогнать мрачные мысли из его головы. Просто сама я была настолько потерянна, что и подумать не могла, будто я… как бы это сказать… будто я вправе прийти к кому-либо на помощь.

Это были времена борьбы за выживание, как говорят некоторые: «Это были времена моей юности…» Прости меня, Франки. Мне очень жаль. Я и представить не могла, что тебе было так же хреново, как мне…

Я думала, ты сидишь себе в своей маленькой уютной комнатке, читаешь книжки, слушаешь музыку, делаешь уроки. Я тогда еще не знала, что у нормальных людей тоже бывают проблемы…

* * *

А потом однажды все изменилось.

В один прекрасный день мой отец, конечно, совершенно непреднамеренно, наконец сделал для меня доброе дело: он умер.

Его убило током на линии скоростного поезда, когда он там тырил то ли кабель, то ли что-то еще.