Эти многочисленные загадочные «нежданные гостьи», будучи литературными образами, одновременно были и совершенно реальными женщинами; они во многом способствовали рождению любимого девиза Лопе, вошедшего в поговорку: «Писать — значит любить; любить — значит писать», который в разных интерпретациях будет проявляться в его драматических произведениях, как, например, в «Невинной Лауре», где герой заявляет: «Любовь учит меня писать». Сей девиз превратится в настоящее кредо, в символ веры, утверждающий главенство чувств, коим подвластно породить уверенность в существовании человека в мире. «Любить — значит существовать». «Существовать — значит любить». Впоследствии Лопе, уже будучи зрелым, умудренным опытом человеком, во втором терцете прекрасного сонета к поэту Луперсио Леонардо де Архенсоле напишет:

Действительно, эта неуловимая легкость, это постоянное вдохновение, присущие, чему мы были свидетелями, Лопе с детства и отражающие свойственную эпохе барочную витальность, изгоняют из его произведений образ страдающего влюбленного как метатекстуальное воплощение образа поэта, испытывающего муки творчества. Как влюбленный — он обладает властью над словами, как поэт — наделен властью над любовью.

Елена Осорио, или Счастье великой любви

Но в этом единстве различных властных сил не надо преуменьшать роль загадки, тайны, ибо если для создания какого-либо произведения необходимо чудо, то точно так же чудо необходимо и для зарождения любви. И вот по возвращении с Азорских островов Лопе вдруг обнаружил, что сам стал центром столкновения этих двух великих сил. Словно молния, пронзившая небеса в одном из счастливых снов, вдруг возникла страсть и повлекла за собой поразительные метаморфозы, а женщина-видение превратилась во вполне реальную женщину, чья личность, как говорится, установлена. Звали эту женщину Елена Осорио, а в поэзии Лопе она выступала под именами Филис, Доротея, Саида, Фелисальба и другими.

Образ ее развивался и претерпевал изменения в период разгула страстей порожденной ею эротико-поэтической бури, причины возникновения которой Лопе осознавал вполне: «Ее чары и прелести обошлись мне более чем в две тысячи стихотворений». Этот поток лирических излияний, вовсе не ограничившийся указанным количеством, позволяет нам созерцать образ возлюбленной Лопе, а также увидеть процесс зарождения их любви, начало их совместного приключения, и подтверждение истинности описаний этих событий мы найдем в документах совсем иного рода. Чтобы объяснить неизбежность их встречи, им пришлось склониться перед всесильной властью мифов и прежде всего мифа о силе судьбы: «Я не знаю, какие звезды, благосклонные к влюбленным, царили тогда на небосводе, но как только мы увидели друг друга, мы поняли, что созданы друг для друга, что принадлежим друг другу. Между нашими звездами было такое сходство и такое соответствие, что казалось, будто мы всегда знали и всегда любили друг друга». Затем им надо было склонить головы перед мифом о любовном напитке и мифом о резкой перемене в чувствах: «Природа влила в нее соки и ароматы всех цветов и всех пахучих трав, она собрала рубины, кораллы, жемчуг, кристаллы гиацинтов, бриллианты, чтобы создать сие приворотное зелье, которое сквозь мои очи проникло мне в сердце; этот любовный напиток возбудил мои чувства и подчинил меня этому телу, словно созданному из солнечного света и пахучего нарда».

Вот так поэт извещает о рождении любви и сквозь трепет чувств рисует портрет той, что была причиной рождения этой любви, причем делает это в выражениях, которые не грешат против истины.

Ее тонкое и нежное лицо с неправильными чертами поражало живостью и подвижностью. У нее были пышная грудь над туго затянутым корсажем, полные бедра и тонкая гибкая талия. Ее гладкая кожа, тонкая, как папиросная бумага, имела теплый оттенок темного янтаря. Ее изящные руки с тонкими запястьями и длинными пальцами обещали самые изысканные ласки. Ее походка сочетала в себе очаровательную мягкость и кошачью грацию. От нее исходили волны сладострастной неги, она покоряла всех своей чарующей красотой. Но главным ее оружием были глаза: их взгляд проникал в самые потаенные уголки души и затрагивал самые нежные струны, навсегда устанавливая над этой душой свою власть. Обрамленные длинными ресницами, глаза ее, блиставшие особенным светом, казалось, хранили в своей глубине некую тайну, которую они однажды узрели. Под их взглядом все смягчались и умилялись, и в то же время под взорами этих страстных, пылких глаз самые мужественные, самые стойкие мужчины теряли волю. Широкий лоб, заключенный между нежными, словно озаренными светом висками, завершался волевым изгибом бровей. Чуть изогнутые алые губы представляли на всеобщее обозрение все тайны обольщения. Ее золотистые волосы ниспадали на плечи и окутывали ее стройную величавую шею, подчеркивая ее изящество. К ее достоинствам присоединялось умение петь, танцевать и играть на различных музыкальных инструментах, и лучше всего — на арфе. Веселая, очаровательная, невероятно привлекательная, решительная в своих поступках, ибо в них она руководствовалась лишь желанием утвердить свою свободу, она была больше чем просто женщиной — это был целый роман! Она стала прообразом идеальной героини в творчестве Лопе, она властно и навсегда воцарится в его жизни. Все женщины, к которым Лопе будет испытывать привязанность, будут похожи на нее (как в творчестве, так и в жизни), за исключением двух его законных супруг.

В тот момент Лопе и Елена, охваченные любовной страстью, ставили наслаждение превыше всего и не расставались ни на минуту. Не было в Мадриде таких мест: ни улиц, ни площадей, ни садов, ни театров, ни церквей, где бы их не видели вместе; и даже если по каким-то причинам они куда-то приходили раздельно, они, казалось, были едины, как были едины Эрос и Психея, Флора и Зефир, словно соединенные искусным скульптором. Они принадлежали не только реальности, но и мифу, где властвует игра воображения. Дабы избежать тягот разлуки, они поручили заботу о создании своих портретов знаменитому Фелипе де Лианьо, который изобразил их в виде персонажей игральных карт: дамы и валета, и они обменялись ими, дабы каждый имел возможность созерцать другого в любую минуту.

Любовь ведет в тюрьму

Это, несомненно, была первая великая страсть Лопе, не страшившаяся ничьих взглядов и не прятавшаяся от них, пренебрегавшая всеми предосторожностями, да и какие могли быть предосторожности! Ведь любые меры были бы совершенно бесполезны из-за изливавшихся из-под его пера поэтических объяснений в любви, которые могли бы рассеять любые сомнения относительно его чувств. Неожиданная и всепоглощающая, эта страсть вскоре стала разрушительной, опустошающей душу и порабощающей. И вот однажды вечером 29 декабря 1587 года в коррале Санта-Крус, как назывался тогда один из известных мадридских театров, в тот момент, когда громкие рукоплескания завершили представление, не ожидавший никакого подвоха Лопе вдруг оказался лицом к лицу с четырьмя мужчинами: трое из них были городскими полицейскими и по приказу четвертого, альгвасила Диего Гарсия, схватили его, связали ему руки и попытались вывести из заставленного стульями пространства перед сценой, которое мы именуем партером. «Именем короля, вы арестованы!» — «Черт побери! Потише, господа, потише! Это какая-то ужасная ошибка! Почему вы схватили меня? Отпустите же!» — негодовал возмущенный Лопе, пытавшийся вырваться из железных тисков; он вдруг увидел, как на лице Херонимо Веласкеса, директора театральной труппы и отца Елены Осорио, расцвела торжествующая улыбка. В театре возник большой переполох, ибо и зрители, и труппа мгновенно разделились на два лагеря: женский, представительницы коего либо млели не то от страха, не то от восторга, либо громко бранились, и мужской, члены коего нападали на директора труппы и на представителей власти, но ничто уже не могло помочь Лопе избежать ареста, и менее чем через час он во второй раз в жизни оказался в тюрьме, на сей раз в королевской тюрьме, здание которой возвышалось на улице Аточа, где и провел более сорока дней. Реальность превосходила вымысел… Так что же произошло в действительности? Итак, обратимся к фактам.