более неудобным. Министр флота Ёнаи что-то быстро писал в своем блокноте. Наконец он нарушил молчание, и все взгляды устремились на него.

«Молчание ни к чему нас не приведет. Чтобы было возможно открыть дискуссию, почему бы нам не обсудить следующие вопросы. Если мы примем Потсдамскую декларацию, должны мы будем признать ее безусловно, или нам следует предложить некоторые условия для ее принятия? Если мы выдвинем условия, то какими они должны быть? Вот несколько предварительных предложений, которые можно было бы обговорить.

Первое — вопрос о сохранении императорской системы.

Второе — разоружение.

Третье — вопрос о военных преступниках.

И четвертое — оккупация Японии.

Теперь, должны ли мы выдвинуть условия, касающиеся этих тем, или нет? Если да, каким образом мы должны сделать это?»

Начштаба флота Тоёда понял слова Ёнаи так, что речь якобы шла не о том, что Японии следует предложить такие условия, но что это были основные темы, поднятые Потсдамской декларацией.

Того реагировал раздраженно: «Мы должны действовать немедленно. Поскольку благополучие императорской семьи должно быть гарантировано во что бы то ни стало, мы должны принять обязательства по этому вопросу. Но отношение союзников указывает на то, что они могут не принять наши предложения сразу же и откажутся от дальнейших переговоров. Если мы хотим добиться больше уступок, мы должны предложить минимальное количество условий».

Движимый чувством ответственности за положение армии, военный министр заявил: «Мы не можем принять условия, которые, так или иначе, бросают тень на наше государственное устройство. Это не подлежит обсуждению. Далее, пункт 7 Потсдамской декларации неприемлем. В частности, он гласит: „…пункты на японской территории, которые будут указаны союзниками, будут оккупированы для того, чтобы обеспечить осуществление основных целей, которые мы здесь излагаем“. Это же касается и пункта 12 — „Оккупационные войска союзников будут отведены из Японии, как только будут достигнуты эти цели…“. Мы не должны отказываться от нашего суверенитета в подобной форме. Требование со стороны союзников оккупировать Японию беспокоит меня больше всего. Постарайтесь предотвратить оккупацию войсками союзников». Последние слова Анами произнес, глядя на Того.

Начальник штаба Умэдзу поддержал в этом вопросе Анами и предложил, что если оккупация неизбежна, то Токио должен находиться вне ее зоны; она должна распространяться на возможно меньшее число городов с минимальным количеством войск, пребывание которых ограничено самыми краткими необходимыми для этого сроками.

Затем Умэдзу упомянул пункт 10 Потсдамской декларации: «Мы не стремимся к тому, чтобы японцы были порабощены как раса или уничтожены как нация, но все военные преступники, включая тех, которые совершили зверства над нашими пленными, должны понести суровое наказание… Здесь не содержится требования, чтобы военные преступники были переданы союзным войскам, — сказал Умэдзу. — Тем не менее мы должны договориться о том, чтобы Япония сама решила эту проблему. В конце концов, это несправедливо, если тебя судит враг».

Анами высказался об этом эмоционально. «Я накажу людей, ответственных за развязывание войны, — сказал министр. — Это сугубо внутренняя проблема, поэтому нет необходимости, чтобы ее решали иностранцы. Если союзники оккупируют Японию и арестуют тех, кто, как они говорят, ответствен за войну, и казнят или приговорят их к тюремному заключению, что тогда защитит наше государственное устройство? Они могут арестовать любого, кого выберут, и будет невозможно остановить их и предотвратить уничтожение нашего национального характера».

Умэдзу кивком подтвердил свое согласие.

Тогда начштаба флота поступил неожиданно. Вместо того чтобы поддержать потсдамские условия, Тоёда присоединился к Умэдзу и поддержал его. Он процитировал пункт 9: «Японским вооруженным силам после того, как они будут разоружены, будет разрешено вернуться к своим очагам с возможностью вести мирную и трудовую жизнь».

«Мы должны, — настаивал Тоёда, — достичь соглашения с союзными державами, чтобы провести разоружение без принуждения. Мы добровольно передадим оружие войскам союзников в заранее обозначенное время и место. В противном случае приказ о прекращении боевых действий может привести к серьезным инцидентам».

Не важно, насколько откровенным было возражение Тоёды, но он воздвигал новое препятствие на пути к соглашению.

Анами сделал свое дополнение к заявлению Тоёды: «Разоружение наших вооруженных сил вне Японии будет моей обязанностью. Япония сама вернет своих солдат с заморских территорий. Иначе миллионы наших солдат будут брошены умирать там как собаки».

Умэдзу добавил свое предложение. Японские солдаты и моряки не могут сдаваться, подобного слова не существовало в японских военных анналах. В людях была глубоко вкоренена идея, что «если они потеряют свое оружие, они должны отбиваться ногами; если они не могут сражаться подобным образом, они должны кусать врага, а если и этого не смогут, то должны отрезать себе языки и убить себя».

При таком уровне фанатизма, воспитанного в течение пятнадцатилетней пропаганды, было весьма сомнительным, что войска мирно послушаются любого приказа о капитуляции, особенно на полях сражений вне страны, где ее условия могли быть более благоприятными, чем в самой стране. Итак, если командование союзных войск не будет предупреждено заранее и соответствующие договоренности не будут достигнуты, союзные войска получат отпор, когда они попытаются войти на территорию, занятую японскими войсками. И если это случится, война вспыхнет вновь.

Для предотвращения подобной беды Умэдзу рекомендовал, чтобы на каждом фронте были заранее намечены время и место, где обе стороны одновременно сложат оружие и боеприпасы. После этого, сказал генерал, «мы будем действовать так, как нам предписано противником». Было важно определить заранее время и место капитуляции японских войск, и были также необходимы дополнительные меры, чтобы обеспечить ее проведение.

Тоёда и Анами немедленно поддержали предложение генерала.

Это искреннее неприятие условий Потсдамской декларации можно как-то понять, но при этом возникают вопросы. Например, действительно ли армия и флот были против отдельных положений декларации, потому что они реально были обеспокоены вопросами безопасности капитуляции? Или же военные выжидали какого-то момента в будущем, когда они все условия смогут пересмотреть и снова продолжить сопротивление?

Капитуляция сама по себе была бы для армии и флота окончательной потерей лица. Но если бы демобилизацию, репатриацию и разоружение проводили японские военные власти, не оказалось бы это, пусть только в своей стране, отказом от признания поражения и добровольного прекращения войны, но только перемирием, благородным жестом гуманности в целях спасти жизни и остановить кровопролитие?

Оккупация Японии иностранными войсками нарушила бы эту благостную картину. Более того, если бы суды над военными преступниками союзники провели в Японии, стало бы ясно всем, как в Японии, так и в мире, кто именно выиграл войну. И публичный вынос сора из дома, и устройство дешевой комедии из всего этого заставил бы померкнуть (чтобы не сказать больше) образ военного,