от школы. Там вечно толпились, и никто не обращал на нее внимания. Она могла стоять хоть полчаса, вперившись в нарядную витрину, в которой загорали под лампами шикарные, холеные, яркие, как цветы в оранжерее, дорогие пирожные. Высокие корзиночки с зефиром, со сливками, куски тортов с идеальными слоистыми срезами, мармеладными вишенками, шоколадными узорами.

С этих пирожных и начались первые приступы. Тая ничего не ела в школе, собирала карманные деньги за неделю, иногда за две. Покупала, маясь, вымечтанное, выслеженное, не раз попробованное во сне. Но не могла себе простить.

Ноябрьская морось занавесила город. Буреющие листья смели в кучи.

Толстеть от картошки и перловки совсем обидно. До воя.

– Шоколадку бы, хоть маленькую.

Тая стояла у окна, плюща нос стеклом, как в детстве.

Она ни к кому не обращалась.

Передачи в четыре часа.

Мама шлёт только йогурты, как Тая попросила.

– Мне принесли. Хочешь, отдам?

Помощь приходит, откуда не ждёшь. Наташка. Тая на автомате оглядывает ее с головы до ног, на секунду задерживает взгляд на животе. И отводит.

– Хочу, – неожиданно признается Тая. – Знаешь, я обычно шоколад не ем, но… сейчас такой момент, когда могу съесть. И простить себе. Не пожалеть…

Тая начала рассказывать, ее понесло. Чувство вины, отчаяние от наполненного желудка, пронзительный ужас перед набором веса, ускоренный пульс, холодный пот, мучительные попытки избавиться от съеденного, когда организм уже не отдает, утрата рвотного рефлекса, кровь…

Наташка слушала внимательно: казалось, она понимала.

А если и не понимала: чужая голова – камера-обскура – она хотя бы слушала. Уважительно, не перебивая, не кривясь. Тая смутилась:

– Не обращай внимания, чушь несу.

– Возьми, я их не ем, ты знаешь…

В руках у Наташки сиял вожделенный и недоступный «Сникерс». Здесь и сейчас. Это было почти невозможно. Это было чудо.

– Скоро?

– Что? – не догадалась Наташка.

– Ребенок родится?

Будущая мать пожала плечами и будто бы испугалась. Тае показалось это странным, но она ничего не сказала.

– Давай, ешь уже, – пробубнила в пол Наташка и заспешила к своей кровати.

* * *

– На этой фотографии ты толстая? – спрашивает доктор О.

Ольга. Круглое имя. Коса-бублик. Катящаяся походка.

Округлость и мягкость формы раздражали. Потому что шли вразрез с содержанием.

Доктор О.

О. говорила острое, угловатое, крепкое. Оно врезалось в Таю, царапало, рвало тонкую кожу, которой только начинала рубцеваться обнаженная боль.

О. показывает Тае прошлогодний снимок.

– Отвечай же. Толстая?

– Нет, – отвечает Тая.

– Ты хочешь похудеть?

– Я не хочу толстеть.

– Почему? Что такого страшного случится, если ты наберешь пару килограммов?

Докторша подкупающе улыбается. Нужно ей сейчас сказать то, что она хочет услышать. Нужно улыбнуться и сказать: «Ничего страшного». Она сделает пометку в карте. Она скажет: «Вот и славно, ты идешь на поправку».

Тая напрягается, будто бы при ней водят гвоздем по стеклу. Она не хочет отвечать. Ей становится душно.

– Я не знаю, что случится. Я просто не хочу. Я не хочу толстеть!

Самое неприятное в разговоре с психиатром – он растравливает твою мозоль. В этом, должно быть, и состоит лечение.

Твоя боль прячется в сундук. И каждый раз во время разговора доктор ее достает, оглядывает, примеряет – проверяет, больно ли тебе все еще. И если больно – значит, ты псих. Делается пометка в карте. И боль опять убирается в сундучок. До следующего раза. Сколько же их будет?

– Ну подумай. По улицам ходит много полных женщин. Они страдают? Вот нянечка страдает? Она в теле у вас. Погляди.

– Это не мое дело.

– Представь, ты прибавила три килограмма. Что изменится, кроме цифры на весах? Тебе станет труднее общаться с людьми? Ты станешь хуже учиться? У тебя пропадут разом твои художественные способности? Ты так прекрасно рисуешь.

Тая чувствует внутри колючий комок злости.

При чем тут учеба? И рисование? Эти психиатры сами сумасшедшие.

Путают и Фому с Еремой, и божий дар с яичницей.

– Не пропадут.

– Вот видишь! Твои килограммы – это не ты. Твоя личность ничего не потеряет, если ты прибавишь в весе. Может, она даже разовьется, сумев принять этот опыт.

– Мне не нужно принимать такой опыт. Почему вы хотите, чтобы я растолстела? Зачем нянька следит, чтобы я доела все эти ваши макароны, от которых тошнит? Манку с комочками? Суп из воды, перловки и лука?

Нет! Не злись. Пожалуйста! Ты ведь знаешь, что за этим последует.

У Таи учащается дыхание. Начинает гореть лицо.

– Мне кажется, тема пищи по-прежнему волнует тебя слишком сильно, – говорит докторша. – Мы поговорим завтра, а сейчас тебе сделают укольчик, и ты отдохнешь.

– Не надо укольчик, – просит Тая, – я не волнуюсь. Я поем и полежу, как вы хотите. Только не надо укольчик.

Не плакать. Не плакать! Не дай бог! Тогда точно будет кубик. И три часа смерти.

Докторша делает пометку в карте.

– До завтра, Таисия.

– Постойте! Минутку… Вы разрешите родителям принести мне блокнот? Я очень хочу рисовать.

– Ты будешь мне его показывать?

Помедлив, Тая кивает.

Выбор-то не ахти: либо делишься с докторшей, либо не творишь совсем.

В тот же вечер Тая нарисовала то, что давно щипалось электричеством на кончиках пальцев, болело внутри, просилось на бумагу.

Две девушки, одна – ниже и полнее, сарафан аппетитно натягивают крепкие груди, похожа лицом на Люсю, она улыбается, смотрит прямо и весело; вторая – чрезмерно худая, видно: свитер и джинсы на ней мешком – напоминает Таю, глядит отчаянно, дико и страстно; в руке у полненькой бублик, у худой – яблоко.

Доктор Ольга на следующем обходе внимательно разглядывает рисунок.

Долго, очень долго молчит.

Тая даже успевает посмотреть в окно. Хотя обычно она не отвлекается: отслеживает выражение лица Ольги-докторши. Без этого не выиграть поединка.

– Как она называется?

Тая задумалась.

– Дать тебе время до завтра?

– А я должна ее назвать?

– Хотелось бы.

– Я придумала.

Тая взяла у докторши ручку и подписала.

«Плоть и душа».

Август

Каждый день Тая под разными предлогами, которые придумывала в первую очередь для себя самой, проходила мимо дома Люси.

Она не скучала, нет.

Она не думала подходить, снова говорить, смеяться, кидаться пеной в бане.

Какое-то странное, огромное, нежное и грустное чувство тянуло ее сюда.

Не говорить, нет.

Постоять рядом.

Просто постоять под защитой густой яблоневой листвы.

Послушать, как стучат по деревянному настилу крыльца шаги, как скрипит на ветру приоткрытая дверь…

Вернулись, – поняла Тая.

Дом и сад звучали теперь по-новому. Знакомое платье мелькнуло на крыльце и исчезло. За густыми ветвями яблонь можно долго оставаться незамеченной. На крыльце кто-то остался. Этот силуэт Тая