не могла не узнать. Конечно же, это он. Король треф.

Захар сидел, поигрывая толстой цепью, пропуская ее между пальцев.

Если бы у Таи в глазу была встроенная камера с зумом, она показала бы сама себе его длинные ресницы, блик солнца на загорелом лице, качающуюся тень от пряди, пересекающей лоб.

Яркое пятно Люсиного платья выпорхнуло на крыльцо.

Они вдвоем.

Не стоит им мешать.

Тая повернулась и пошла прочь. Сделав несколько шагов, обернулась. Дрожала яблоневая листва, по крашеной стене дома шныряли тени.

По садовой дорожке, негромко разговаривая, приближались к калитке Люсины сестра и мама. Мама бережно поддерживала дочку на сносях под руку – устойчивый семейный корабль шел медленно, гордо.

Сейчас заметят.

Ну и ладно. Так даже лучше. Больше не надо преодолевать этот, будь он неладен, «потенциальный барьер», отвечая самой себе на гамлетовский вопрос: заходить или не заходить?

– Тая, а ты что тут стоишь? Вчера они приехали. Мы за молоком к соседям сходим, чай будем пить.

Будто бы все как раньше.

Ленивое дачное чаепитие. Сладковатый душный запах парного коровьего молока. Сытные бутерброды с колбасой и с брынзой. Толстые ломти свежего пшеничного хлеба, мягкого, как синтепон.

Тая привыкла: мысли о еде приходили не к месту, не ко времени – постоянно. Как мухи. Не считаясь ни с чем. Пусть хоть ядерная война, проклятый прет, который живет внутри, не откажется от куска торта, толстобокого пирожка или десятка конфет.

В любой непонятной ситуации – сходи поешь.

Если тебе грустно – холодильник тут.

Если тебе страшно – см. выше.

Если тебе больно, одиноко, обидно, если чувствуешь вину, стыд и т. д.

Если не справляешься со стрессом или домашкой по химии.

Если твои картины кажутся тебе бездарными.

Холодильник никуда не уйдет. Ног у него нет.

Холодильник не предаст.

Холодильник добр и безотказен.

Он примет тебя с отверстой дверцей в любое время суток, в любом виде.

Тая кинула быстрый взгляд в сторону крыльца, где сидели Захар и Люся.

«Вот бы написать их так: маслом, на холсте, глядящих друг на друга, осыпанных солнечными бликами, в обрамлении листвы!»

«Твои картины бездарны. Иди готовься к ЕГЭ… или поешь».

За спиной стукнула калитка. Тая вошла под яблоневую арку, направилась к дому.

И тут же пожалела об этом.

С довольным и деловитым видом Захар сидел, придвинувшись к Люсе вплотную и накрыв своими ее лежащие на столе руки. Временами он слегка поглаживал пальцы девушки – в этой почти незаметной ласке Тая сразу углядела некоторое особенное содержание. Глубину, понятную лишь двоим. В походе они сблизились, похоже…

А на что ты надеялась? Глупо было бы предполагать иное.

Тяжелеющими ногами Тая преодолела последние ступеньки крыльца.

Люся сидела потупившись, лишь приближающиеся шаги заставили ее поднять глаза.

Тая смотрела на подругу и будто бы не узнавала ее.

За те недолгие дни, что они не виделись, Люсино лицо обрело новое, чужое выражение.

Несколько бледнее обычного, точно слегка тронутое пудрой, оно таило в себе следы счастливой усталости, нежной покорности, непривычной, притяжательной, захарной женственности.

Это конец.

Тае безумно хотелось уйти. Единственное, что ее останавливало, – боязнь выглядеть странно.

Только пришла ведь. И уходишь? Зачем приходила?

– Мы… это… тебя не съедим, садись, – сказал Захар.

После появления злосчастной надписи на остановке он редко публично проявлял к Тае нечто человеческое, простое, приветливое.

В другое время Тая безумно бы обрадовалась, но именно сейчас…

Это незнакомое Люсино лицо. Эти руки, которыми они держатся друг за друга…

От простого приветствия на Таю повеяло такой невыносимой, пронзительной тоской, что у нее заныло в груди.

Ты для него просто подружка ЕГО девушки. Тебе теперь можно улыбаться. Тебя теперь можно позвать к чаю. Никто ничего не подумает. Потому что НЕЧЕГО думать. Он АБСОЛЮТНО к тебе равнодушен. У него ЕСТЬ девушка. Твоя подруга, между прочим.

Тае мучительно захотелось вдруг отстоять свое место в этой неловкой тройной упряжке. Доказать, что она не лишняя. Не запасная.

Если бы он знал, кому обязан своим счастьем. Кто уговорил Люсю встречаться с ним? Она ведь поначалу не очень-то и хотела.

– Люсь? Пойдешь на пятачок?

Подруга распахнула глаза – полные цветущими садами, солнцем, бабочками – влюбленные женские глаза. Взмахнула ресницами, будто бы хотела спрятать, не показывать это молодое жаркое буйство.

У Люси побаливала голова, да и, надо признать, добровольная обязанность все рассказывать подруге в сложившихся обстоятельствах не могла не тяготить ее.

Мама и сестра принесли свежее молоко, день катился к полудню, на досках крыльца лежали горячие пятна света.

– Я немного простыла, – сказала Люся.

И это звучало как отмазка.

Причем нелепая, очевидная, как свежая заплатка на выцветших обоях.

Тая застыла. Чего-чего, а уж этого она никак не ожидала. Отказать в небольшой прогулке после того, как они не виделись четыре дня!

Ей было трудно признаться в этом самой себе, но она ждала от Люси каких-то действий: извинений, объяснений.

Все эти дни, пока Люся была в походе, Тая ждала хотя бы сообщения в вотсап, которое она смогла бы гордо проигнорировать.

Но… ничего.

Ничего – тогда. Ничего – сейчас.

Тая просто перестала быть интересна Люсе. Ее место занял парень.

А ты чего хотела? Подумай сама! Дружба всегда заканчивается там, где начинаются шуры-муры. Ты верила, что с вами такого не случится? Наивная!

– Ладно. Я пойду тогда.

– Подожди, посиди с нами, – начала, будто бы смутившись, Люся, – попей чаю.

– Я сыта. – Тая повернулась к лестнице.

– Может, потом погуляем. Ты заходи, если что.

Тая вступила под яблони. Ее тень среди качающихся теней листвы – рыба в сетях.

– Может, и зайду, – донеслось с крыльца.

Тае показалось: Люся сожалеет о своих словах про плохое самочувствие, понимает, что наделала, хочет извиниться, и надо дать ей шанс… Но уязвленная гордость гнала Таю вперед, запрещая оглядываться. Вертелась в горле колючим комком. Холодила грудь.

«Ты бы так ни за что не поступила! Даже если бы у тебя был парень…»

«Да? – (Ядовитая усмешка.) – Что ты можешь знать об этом? У тебя же никогда не было парня!»

Песчаная дорога пылила на жаре.

Проезжающие машины тянули за собой долгие шлейфы.

Отказ пойти на пятачок после всего, что произошло между нею и Люсей, показался Тае посягательством на нечто священное, существовавшее между ними, глубинное, сакральное, на нечто, чего не смог бы разрушить даже Захар, на те невидимые постороннему глазу корни, которыми они сплетены друг с другом; Тая ведь уже готова была простить Люсе ее четырехдневное молчание в походе, но такое…

Такому не может быть оправданий. Не уделить подруге и получаса, предпочитая таять в объятиях юноши!