от его самоуверенной позы, вечной папиросы за ухом, небрежного приветственного кивка.

Тая напряглась.

– Уезжаешь? – спросила она, когда появилась Люся.

– Нет, что ты. – Подруга махнула рукой и опять взлетела на крыльцо. – Мы ненадолго! В поход!

– С палатками, – пояснил Захар.

– Что же ты не сказала?.. – растерялась Тая. – Я…

– Да… для меня самой это… внезапно, – пыталась оправдаться розовая от радостных своих хлопот Люся.

– У нас в машине все места заняты, – поспешил добавить Захар.

У Таи упало сердце.

– Как это? Заняты? – Она беспомощно цеплялась за последнюю фразу, точно за нитку разъезжающейся на глазах ткани.

Отчаяние росло в ней, ветвилось, пускало неудержимые побеги.

Все. Места. Заняты.

Она хотела сказать еще что-то, но осеклась.

Разве не очевидно?

Не рыпайся уж, не роняй лица, все ведь ясно.

Тебя и не думали брать!

Ты не входила в план.

Тебя бросили.

Хотелось завыть.

Тая не стала дожидаться, когда из дома выйдет Люся с очередной забытой мелочью для своей счастливой поездки и лицо ее будет сиять, как солнечный блик на острие самурайского меча, занесенного для отсечения Таиной головы.

Ну и пусть едут.

Ну и черт с ними.

Тая вспомнила, как в четвертом классе подружка, с которой сидели за одной партой, с которой прогуливали физру, чтобы смеяться на скамеечке для освобожденных, с которой ходили домой и покупали после школы одну сахарную трубочку на двоих, – как эта подружка пошла на день рождения к другой девочке из класса, которая пригласила только ее, не пригласив Таю.

Как могла она пойти без тебя?

Вы ведь лучшие подруги.

Ты бы пошла без нее? Пошла бы?

Все это не имело значения.

Некому было слушать рассуждения о высоких идеалах дружбы.

Тае только и оставалось сидеть одной, вглядываясь в густеющий вечер, грызть ногти (ужас! опять! – кричит мама) и воображать, что торт на том дне рождения не такой уж вкусный, а игры не такие уж веселые; девочки обязательно поссорятся, кто-нибудь будет плакать и уйдет раньше.

А потом подружка расскажет, что именинный торт был клубничный и в виде бабочки, что его заказывали через интернет (как Тая мечтала!) с эксклюзивной дарственной подписью, что дома у той девочки так интересно, там куклы «Братц» и большой дом для них, «Лего» с человечками, домашний 3D‐кинотеатр и на диване сидит плюшевый кот ростом с саму Таю, а играть было очень интересно, потому что пригласили аниматора…

И останется только заплакать.

И Тая заплакала. За все обиды на всех девочек, которые ее не приглашали.

Пощелкивая шлепанцами, семенила она вдоль чужих дворов, где теплились фонарики августовских яблок и беспомощно трепетали на ветру гусиные крылья постиранного белья. Где-то выла электропила, фыркала косилка.

Ветер завертывал длинные стройные ноги Таи в красное полотнище юбки.

Ну и пусть едут.

Ну и черт с ними.

* * *

Четыре дня и три ночи длился поход.

Разобидевшись, Тая даже не писала Люсе в вотсап, наказывая этим скорее себя.

Все эти дни она просидела дома, изнывая от тоски и бессилия, то и дело опустошая буфет или холодильник и вызывая рвоту.

Два-три приступа в день – это тяжело.

Рефлекс ослабевает, с каждым разом все труднее добиться желаемого «очищения». Еда не хочет выходить, она будто бы держится за тело, не желая бесславно погибнуть в ручье.

Кажется: вот-вот выпадут глаза.

Порвется горло.

У Таи белки стали красными, как у рассерженного быка.

Кожа на пальцах правой руки растрескалась, воспалилась – ярче разгорелся знак Рассела, позорный стигмат прета во плоти…

Посыпались волосы.

Они и раньше выпадали.

Но теперь Тая по-настоящему испугалась, когда просто так, от нечего делать, заплела из оставшихся на расческе волос небольшую косичку.

Раз за разом объедаясь всем, что попадалось под руку, безо всякой радости, удовлетворения и уже даже без чувства облегчения, после приступа Тая долго лежала на своей кровати, поднимая голову, чтобы глотнуть холодной воды из кружки, смочить разодранное саднящее, как при ангине, горло.

Вкус больше не спасал от отчаяния.

Освобождение больше не избавляло от страха.

Не осталось ничего.

Только бесконечный круг – буфет-холодильник-стол-ручей-кровать-буфет-холодильник-стол-ручей-кровать. Буфет-холодильник.

Пространство стало вязким.

Потеряло цвет.

Кажется, Тая даже стала видеть хуже.

От постоянной рвоты глаза болели; все вокруг казалось подернутым мутной пеленой.

Глядя на дрожащее отражение своего усталого бледного лица в желтоватой воде ручья, Тая впервые подумала о самоубийстве.

Никогда в жизни она всерьез не задумывалась об этом.

Как другие до этого доходят? Некоторые даже осуществляют.

Она вспомнила девочку, которая читала грустные стихи на поэтическом квартирнике в Автово, куда Таю зазвал одноклассник. У девочки была интересная сумка с крестом – стилизованная под сумку военной медсестры. Ничего не предвещало. Высокая, стройная – Тая даже успела ощутить кисловатый прилив зависти к ее угловатой изломленной стати – девочка вышла, прочла с листка. Странные, нервные, рваные строчки. А потом Тая узнала: девочки не стало.

О чем она думала?

Что творилось в ее душе?

Тая где-то читала: у самоубийц нет души. Потому они и жить не могут. Ведь только в душе содержится любовь. Любовь – противление смерти.

Бледное Таино отражение дрожало в ручье.

У нее ничего нет.

Ничего, кроме бесконечного круга. Буфет-холодильник-стол-ручей-кровать. Буфет-холодильник.

«Хватит! Пора разорвать этот круг. Пора».

«И попадешь в мир жадных духов. Самоубийц не пускают в рай. Потому что самоубийцы предают Бога».

Таино отражение медленно пересек плывущий по воде лист.

Как будто зачеркнул.

«Тебя здесь нет.

Ты не нужна этому миру.

Ты прет, а прету не место среди людей.

У тебя нет ничего, кроме холодильника и кровати.

Кроме кровати и холодильника».

«А твои картины?»

«Они бездарны, ты же понимаешь. Даже твоя мама, родная мама, говорит: хватит уже разводить каракули, займись делом, готовься к ЕГЭ… Готовься к ЕГЭ… Тебя никто не принимает всерьез».

«О… да. Как же это страшно. Как страшно! Господи…»

«Есть только один способ это остановить».

«Самоубийц не пускают в рай! Потому что они предают Бога».

«Булимичек тоже не пускают в рай. Потому что в раю нет холодильников. Не надейся!

Булимичек пускают только в мир претов.

Мир претов – это холодильник.

Огромный холодильник, в котором нет ничего, кроме продуктов.

Ни красоты, ни творчества, ни дружбы, ни любви.

Никаких эмоций, никаких ценностей.

Только продукты».

В Таиной голове с металлическим звоном прокатились строчки из песни «Наши юные смешные голоса».

Как страшно.

Господи.

Разбив руками свое отражение, она зачерпнула воды и умылась.

Нет.

Нет!

Сильно-сильно, почти с ненавистью, терла она свое лицо.

Опускала руки, кидала в глаза пригоршни холодной воды.

Забрызгала футболку, юбку.

Подняла взгляд.

Золотые края облаков блистали, как тиснение на открытках.

Столбы