— Держу пари, он «синий воротничок», — прервал ее размышления Адам.

— Кто?

— Твой муж. Готов спорить, он работает на какой-нибудь здоровенной машине.

Дорси невольно прыснула.

— С чего ты взял?

Адам пожал плечами.

— Например, водит экскаватор. Или нет, подожди… Бульдозер! Я угадал, верно?

Дорси открыла рот, но тут же снова закрыла, ибо, по совести, не имела представления, что ответить.

Приняв ее молчание за знак согласия, Адам продолжал:

— Так я и знал! Я знаю женщин. И знаю, какие мужчины их привлекают. Ты просто не могла не запасть на здоровенного парня с огромными ручищами, в промасленной спецовке.

Дорси наклонила голову.

— Понятно. А что еще ты скажешь об этом бульдозеристе, за которого я вышла замуж?

Он, казалось, задумался.

— Хм, дай подумать. Имя у него должно быть короткое, простое, рабочее. Ну, например… например…

— Кнут? — предложила она, едва сдерживая смех — Рокки? Эксель? Булл?

Адам прищурился:

— Мне скорее кажется… да, пожалуй… Дейв.

— Значит, Дейв-бульдозерист?

— Если я не прав, скажи.

— У тебя интересный склад ума, — заметила Дорси, не желая отвечать ни «да», ни «нет».

— И не только ума, — тихо ответил он, глядя ей в глаза и чему-то загадочно улыбаясь.

Компания за соседним столиком громко расхохоталась, но смех донесся словно из дальнего далека. Дорси не могла оторвать взгляда от этих огромных карих, словно у олененка Бемби, глаз. Она тонула в его глазах, медленно, но верно погружалась в омут, откуда нет возврата…

А в следующий миг Адам, заговорив, развеял очарование.

— По крайней мере, приятно знать, что хоть ты не гоняешься за миллионерами, — заметил он, поднося бокал к губам, — Попадись мне эта Лорен Грабл-Монро, она бы на собственной шкуре узнала, что миллионер — зверь опасный! — Поставив бокал, он мечтательно повторил:

— Ну, попадись мне только эта Лорен Грабл-Монро!

Дорси приказала себе не отвечать и хотела перевести разговор на что-нибудь отвлеченное и безопасное. Религия, например, или политика, женское равноправие, мода — все сойдет. Но, будучи от природы женщиной импульсивной и вспыльчивой и к тому же приняв эти слова на свой счет… словом, она поняла, что этого ему так не оставит.

— А с чего ты взял, — произнесла она самым медовым голосом, на какой только была способна, — что я не мечтаю заарканить миллионера?

Адам удивленно поднял брови. «А я ведь могу его поцеловать, — вдруг подумала Дорси. — Так просто — нагнуться к нему и… И пусть смотрит весь свет — плевать!»

Нет-нет, что за глупости, она вовсе не хочет с ним целоваться! На глазах у всего ресторана! Надо ж такому в голову прийти!

Вот в спальне — другое дело…

— Ты мечтаешь заарканить миллионера? — как издалека донесся до Дорси голос Адама. — Значит, ты решила расстаться с мужем?

Что это? Неужели в голосе его прозвучало волнение? Да нет, ей показалось.

— Пока не знаю, — протянула Дорси. — Это зависит…

— От чего?

Она улыбнулась своей самой озорной улыбкой.

— От того, постирает ли он сегодня белье.

Адам едва не вскочил с места.

— Что-о? Ты заставляешь беднягу стирать?

— Но ведь половина грязного белья — его, так почему бы ему не стирать? — невозмутимо парировала Дорси.

— Не могу себе представить, как Дейв-бульдозерист сортирует грязные носки!

— О, если бы ты только знал, на что способен бульдозерист Дейв!

Дорси совершенно не ожидала, что ее слова прозвучат так двусмысленно. Напрасно она расслабилась: в их с Адамом беседах всегда рано или поздно появляются фривольные нотки. Может быть, поэтому ей так нравится с ним разговаривать? Без скабрезностей, без красноречивых жестов или пошлых признаний, одними лишь шутливыми, словно невзначай брошенными словами он дает понять: она ему нравится. Его влечет к ней. И Дорси сгорает от желания ответить: «Да, и ты мне нравишься, и меня к тебе влечет…» Хотя этого как раз говорить нельзя, иначе беседа могла принять опасный оборот…

— И чем же так неотразим бульдозерист Дейв?

По-настоящему опасный оборот.

Ибо от его слов — точнее, от того, как произнес он эти обыденные слова, — повеяло таким жаром, что Дорси боялась открыть рот, не доверяя ни собственному голосу, ни собственному рассудку. Адаму же, как видно, смятение было неведомо. Он медленно поднес бокал к губам и отхлебнул вина — а сам ни на секунду, ни на миг не сводил с нее испытующего взгляда. Беспомощно, словно кролик, завороженный удавом, следила Дорси, как перекатываются мускулы у него на шее, и с ужасом ощущала, что все гуще заливается краской.

Но еще больше ее испугала улыбка Адама — он улыбался так, словно понял ее состояние, угадал ее мысли и чувства. И сказал, поставив бокал на стол:

— Можешь не отвечать. Сейчас меня занимает куда более важный и интересный вопрос: в чем же твоя неотразимость, Мак?

Адаму так и не довелось этого узнать. По крайней мере, в тот вечер. Ужин окончился, Адам вез Дорси домой по тихим вечерним улицам. В машину Дорси пришлось затаскивать почти что силой — она упрямо настаивала, что пойдет домой пешком.

Адам не только не получил ответа на свой вопрос — это бы еще полбеды! — но и не понимал, зачем вообще его задал. Что за сила исторгла из его уст эту двусмысленную фразу? С чего ему вздумалось интересоваться ее… гм… способностями? Должно быть, потерял контроль над собой от раздражения, слушая, как ловко она обходит вопрос о своем муже. Говорить полчаса и не сказать ровно ничего — это надо умудриться! В чем же тут штука?

Замужем она? Или в разводе? Нет, начнем с начала: а был ли муж? Положа руку на сердце, теперь Адам в этом сомневался Отсутствие кольца, уклончивые ответы — все заставляло усомниться в существовании бульдозериста Дейва.

Так замужем или нет?.. И почему, черт побери, его это так занимает?

Черный «Порше» катился по Оук-Брук, мягко рокоча мотором, должно быть, наслаждался свежестью и прохладой вечернего воздуха. А вот из пассажиров ни один не подавал голоса. И за ужином их беседа была более чем натянутой, что довольно странно, если вспомнить, какие словесные перестрелки вели Адам и Мак в клубе «Дрейк».

Может быть, дело в том, что там их разделяет стойка бара — не говоря уж об очевидной разнице в общественном положении? Как ни странно, благодаря этим внешним ограничениям оба чувствуют себя свободнее. И без стеснения разговаривают на самые разные темы. А теперь, когда все барьеры рухнули, живой свободный разговор уступил место (тут Адам скривился от отвращения) натянутой светской болтовне. Они проговорили целый час — и не сказали друг другу ничего конкретного!