«Асенька, ты, значит, дяде Гене перспективной кажешься? Тем, что думать умеешь? А может, он втайне надеется, что ты для него плясать будешь-после вечернего кофея? Тебе это нужно, Асюта? После кофея?»

У Влада талант все опошлять.

* * *

Не могу сказать, что наши философские беседы похожи на диалоги. Я, конечно, иногда задаю вопросы. И еще «отчитываюсь» по прочитанному — вроде как краткое содержание пересказываю. А потом говорит Геннадий Петрович. В прошлый раз мы «обсуждали» Фейербаха — ведь он входит в «три источника» марксизма.

Сережка достал «Сущность христианства». Я читала с удовольствием: такой прозрачный текст, и все кажется понятным: «Сущность христианства в любви человека к человеку».

— Вот, вот, Ася! Это очень важно: в любви человека к человеку! — Геннадий Петрович сделал паузу. Ему,

очевидно, нравится эта мысль. — Фейербах решительно отмел весь библейский мистицизм. Но мы должны сделать следующий шаг. Попробуем понять, что такое «любовь» — не с мещанской точки зрения, не в рамках расплывчатых образных воззрений, а используя научный понятийный аппарат. За любым так называемым романтическим чувством стоят вполне определенные человеческие потребности. Их можно выделить, назвать, обозначить. (Но ведь я правда такое уже слышала. То есть — читала. И даже сочинение об этом писала: «Рационализм Базарова как что-то там…») Вот ребенок появляется на свет. Каковы его первые впечатления? Он видит грудь матери… — Геннадий Петрович делает такой широкий, округлый жест рукой. — А что такое грудь? Это еда, покой, утешение. Из них рождается чувство удовлетворения потребностей. И — наслаждение, величайшее наслаждение.

Они просто все сбесились. Но одно дело, когда об этом говорит Влад. К этому я уже адаптировалась. А вот опознать эту тему в занятиях по философии — это что-то новенькое.

А может быть, я просто ханжа? Он же в обычной своей манере развивал тему. И что же тут поделать, если ребенок действительно прежде всего видит грудь матери? Что в этом неприличного? И почему мне из-за этого неловко смотреть на Геннадия Петровича?

Я уже не могу думать о Фейербахе. Я думаю о Геннадии Петровиче: когда он в последний раз был с женщиной?

А ему надо?

Всем надо.

А тебе-то что?

Ну, просто интересно, как мужчина справляется со своими проблемами. Со своими неудовлетворенными потребностями.

Но ты же не думаешь так про Сережку? Или про Влада?

Влад найдет способ решить свои проблемы. А Сережка-зеленый мальчишка. И его проблемы вообще пока не в счет. Геннадий Петрович-совсем другое: взрослый человек, пострадавший. Живет необычной жизнью, в соответствии со своими моральными принципами. Очень жесткими, обязывающими. И честен-с собой и другими. Влад сколько угодно может смеяться над теориями Геннадия Петровича, но не сможет упрекнуть его в том, что тот обманщик. И это очень трудно-быть последовательным в своих поступках…

— Что вы думаете об этом, Ася? — Геннадий Петрович нарисовал на большом листе бумаги схему развития человеческих потребностей — от высших к низшим.

* * *

Сережке наши занятия явно разонравились. Приходит он очень уставший (учеба у него тяжелая, а он еще подрабатывает грузчиком в булочной) и, видимо, только из-за меня: договорились ходить вместе, вот он и ходит. За общим столом наши обсуждения выглядели живее: то Мария Ильинична своими переживаниями поделится, то Влад какую-нибудь гадость ввернет. Появляется повод пошуметь, покипятиться. А здесь все как-то вяло. К тому же, я вижу, Сережке все чаще хочется возражать, но он не решается: вроде как по статусу не положено. Геннадий Петрович долго был для него кумиром: источник знаний, образец поведения.

И вдруг все нарушилось. Геннадий Петрович предложил обсудить фигуру Альберта Швейцера — с точки зрения иерархии личностных потребностей, научности его взглядов и эффективности выбранной стратегии поведения. Может ли абстрактный гуманизм быть для нас ориентиром и в будущем?

Сережка отказался — резко, почти с вызовом.

Он не видит ничего абстрактного в том, чтобы лечить людей в Африке, где делать это больше некому. В том, чтобы ради этого болеть и даже умирать. С его точки зрения, все очень конкретно. Швейцер совершил подвиг служения и не нуждается в том, чтобы кто-то расписывал дело всей его жизни в соответствии со схемой.

Геннадий Петрович спокойно, но твердо возразил: он уважает Швейцера. Разве не по его рекомендации мы познакомились сего записками? Да, Швейцера, безусловно, отличал общечеловеческий уровень развития жизненных потребностей. Но это не означает, что он исходил из верных философских посылок. Следовательно, он не всегда действовал с достаточной эффективностью. Что в результате и подтвердилось: опыт Швейцера оказался точечным приложением сил, а магистральный путь деятельности связан с изменением массового сознания и преодолением мелкобуржуазного мещанства. Геннадий Петрович, добывая и размножая книги, как раз этим и занимается. Ведь так?

Против этого не возразишь. Геннадий Петрович делает свое дело и за него рискует. И это важнее всего-даже если он высказывает не всегда приятные для нас мысли.

Сегодня я поехала к Геннадию Петровичу одна: Вакула заболел. Такое случается крайне редко, но вот-случилось.

Геннадий Петрович опять рисовал схемы с изображением потребностей. Говорит, что понять потребностную сферу каждого отдельного человека — значит найти ключ к пониманию его поведения и места в иерархии людей по степени развития личности. Еще шаг — и можно будет с научной точностью предсказывать его возможные поступки.

В качестве примера Геннадий Петрович нарисовал схему потребностей Марии Ильиничны. На схеме ее потребности с трудом преодолевают рубеж одного из нижних уровней — уровень семейных ценностей. И до ступени общечеловеческого сознания ей далеко, очень далеко.

Интересно, она об этом знает? Знает, как Геннадий Петрович ее «посчитал»? Геннадий Петрович предложил таким же образом проанализировать личность Сережи. Я наотрез отказалась. Увидеть Вакулу разложенным на квадратики — все равно что оказаться в анатомическом театре. Мне вообще не нравится это упражнение.

Геннадий Петрович пожал плечами: надо трезво смотреть на окружающую действительность. И схематизация-лучший способ структурирования мыслей. Можно, конечно, не задумываться, как устроены твои знакомые. Но в результате это мешает правильно выстроить отношения.

* * *

Сережка все болеет. Но сказал, навещать не надо. Боится меня заразить.

Геннадий Петрович хочет перевести наши занятия в более интенсивный режим.

Мама сегодня меня удивила: «Этот Геннадий Петрович, он проводит с тобой слишком много времени». Я прямо опешила: «Что ты имеешь в виду?» — «А то», — ответила мама.

Сегодня провожали Влада в церковь. Он ушел, а мы остались сидеть и ждать — у Сережки. За последние три года Влад на Пасху сумел дойти до храма только один раз. Он говорит, тормозят всех, кто не тянет на пятьдесят. А если ты по возрасту в районе тридцати, проходимость почти нулевая. Но он каждый раз решает, что пойдет. Остановили его в переулке на подходе к Елоховскому собору, люди в штатском. Потребовали документы, а потом объявили, что он задержан-по причине нетрезвого состояния. Хронически небритый Влад в своем вечном драном свитере может, конечно, быть опознан как существо пьющее. Но сегодня он был чист как стеклышко — в силу необходимости переживать святость праздника. Он стал возражать. Поэтому ему дали в морду, скрутили и отвезли в отделение. Пообещали холодный душ и пятнадцать суток: об этом по телефону сообщила милиционерша. Сережка называл ее «д-дорогая девушка» и просил чуть-чуть потянуть с решением: он будет минут через пятнадцать-с цветами и конфетами. Девушка хихикнула и нетвердо пообещала. Хотя все, конечно, зависит от капитана. Затем Сережка стал вызванивать Геннадия Петровича. Но тот приехать отказался: спросил, есть ли у нас деньги, и дал инструкции. Мы поймали машину и помчались в отделение — куда-то на другой конец Москвы. Еле отыскали нужный переулок. И это не очень соответствовало обещаниям прибыть с минуты на минуту. Девушки уже не было. За столом дежурного сидел милиционер-мужчина. Сережка стал размахивать студенческим билетом и божиться, что отвечает за Влада от имени комсомольской ячейки и университетского пресс-центра. В общем, нес какую-то ерунду. А я глядела на милиционера жалостными глазами, прижав руки к сердцу и готовясь пустить слезу. И поскольку милиционер упорствовал, моя молящая поза выглядела все более и более правдоподобно, и губы стали дрожать вполне натурально.