Он говорил с таким удовольствием, с таким наслаждением произносил красивые слова «инкрустация», «драгоценные камни», что я перестала понимать: то ли я сейчас пытаюсь выяснить, из-за чего могло произойти убийство антиквара, то ли мне рассказывают чудесную старую сказку про пещеру Али-Бабы. Тряхнув головой, чтобы освободиться от грез, я поспешила вернуться к действительности.

— То есть, если я вас правильно поняла, в руках Самуила Яковлевича время от времени оказывались довольно ценные предметы?

— Почему нет? — взглянув на меня с добродушной лукавой улыбкой, ответил мой собеседник. — Он был известен в городе, к нему приходили люди, у него была репутация. Вы знаете, частные коллекционеры не любят огласки. И они не всегда могут сказать, откуда появилась у них та или иная вещь… Вы понимаете? — совсем уж двусмысленно посмотрев на меня, спросил Шишкин.

— Вполне.

— Ну вот, ну вот, — снова зажмурил он свои кошачьи глаза. — А Шульцман — это имя! Если он предлагает вам вещь, вы можете быть уверены! Да, можете быть уверены. Но не нужно лишних вопросов. Хотите купить — покупайте, а если будете задавать много вопросов, никто не станет иметь с вами дела. Так-то! Это, знаете ли, своего рода этика: никто не спрашивает, откуда у вас появилась эта вещь. Хотите проверить подлинность — пожалуйста, но происхождение, это уж, извините, вас не касается. Впрочем, я уже говорил вам, Шульцман имел репутацию, поэтому вещь, купленную у него, как правило, не проверяли. Всем было известно, что он человек дотошный и с подделкой сам не свяжется.

Да, о дотошности господина Шульцмана, помнится, мне довелось слышать совсем недавно от уважаемой Юлии Степановны. Именно эта дотошность была причиной того, что я чуть было не обвинила в убийстве его ближайших родственников.

— Конечно, бывали случаи, когда он продавал и копии, — продолжал Шишкин, — с картин, например. Он ведь занимался и картинами. Но если речь шла о копии, то он так и говорил: это копия такого-то мастера, за подлинник не выдавал. И, между прочим, могу вам сказать как профессионал, экземпляры иногда попадались прелестнейшие, — он снова блаженно зажмурил глаза, как будто говорил о вкусном блюде.

Такой поворот беседы был очень кстати. Помнится, Вера говорила мне, что до пенсии Шишкин работал хранителем в нашем городском музее. Учитывая, что музей — это одно из возможных мест получения (честным или нечестным путем) старинных вещей или, например, картин, не помешает поподробнее расспросить благолепного Николая Петровича о его прошлой профессиональной деятельности.

— Если не ошибаюсь, раньше вы работали в нашем музее?

— Да, работали мы, работали… — мечтательно протянул Шишкин. — Хорошие были времена!

— Чем же они так хороши? — игриво спросила я.

— Ах, деточка, вот доживете до моих лет, тоже будете вспоминать свою молодость, тоже скажете, что хорошее было время. Жизнь кипела! Казалось, что все впереди… Эх-хе-хе… Это сейчас понимаешь, что впереди была только пенсия и именно те годы были самыми счастливыми, а тогда…

— Но разве не скучно было молодому человеку работать в музее с вещами, которые уже отжили свой век, стали историей?

— Скучно?! Ну что вы! Впрочем, наверное… наверное, для человека, который смотрит поверхностно, дело так и представляется. Но на самом деле эта работа очень интересная и часто даже непредсказуемая. К тому же я всегда интересовался историей, историей искусств, в частности, был увлечен… Вот я сейчас вам говорил про драгоценности, что иногда у них почти человеческая судьба, а знаете ли вы, какая судьба бывает у некоторых картин? О! О некоторых из них целые романы можно написать. И это будут романы, полные приключений, погонь, заговоров и убийств. Да, убийств. А вы говорите — скучно! Нет, деточка, скучно тому, кто дела своего не любит, не интересуется ничем… а кто с душой работает, тому никогда не скучно.

Это был очень трогательный монолог во славу музейного дела, но в практическом плане для моего расследования он ничего не давал, и из всего сказанного мое внимание остановила только фраза, касающаяся заговоров и убийств.

— И из-за каких же картин в вашем музее случались убийства? — пытаясь говорить в шутливом тоне, поинтересовалась я.

— В нашем музее, к счастью, убийств вообще не случалось. Вот кражи иногда бывали, что правда, то правда, а вот от убийств… как говорится, бог миловал.

— Что вы говорите? И кражи бывали? Скажите, пожалуйста! А я думала, в нашем городском музее, кроме образцов старинной вышивки, и ценностей-то никаких нет.

— Ну, это вы напрасно, — даже немного обиделся мой собеседник. — Насчет вышивки не знаю, а картины у нас были очень приличные. Да что это я — были и были, и сейчас есть. Вы в музее-то нашем бывали?

Признаюсь, тут он меня поймал. В казино бывала, в кабаках тоже, в морг даже наведывалась, а вот в музей что-то пока не заносила меня детективная судьба.

— То-то вот, — назидательно говорил Николай Петрович, уловив мое замешательство, — сами не знаете, а говорите. У нас в музее, если хотите знать, даже подлинники старых мастеров были! И Рубенс, и Тициан. Да! Не полотна, конечно, так, эскизы, наброски, но Тициана даже и набросок иметь — это вам не шутки. А уж про наших нечего и говорить. И Васнецов, и Айвазовский, и Врубель, все у нас были. И все, заметьте, подлинники. А вы говорите!

— Вы все говорите в прошедшем времени: «были»… А сейчас эти картины есть?

— Какие-то остались… Я же сказал вам — кражи случались у нас. Раньше-то этих всяких систем наблюдения не было, а сторож, он разве за всем уследит? Да и платили мало. Да, впрочем, музейным всегда платили немного, и сейчас тоже мало платят. Вот и не идут туда. Дедка какого-нибудь возьмут в сторожа — что он сделает? Вот и воровали…

— А потом украденные предметы находили?

— Да где их… ветра в поле искать.

— Но ведь все-таки это не какие-нибудь авторучки, каждая вещь — индивидуальна. Неужели такая вещь, как, например, рисунок Тициана, могла затеряться?

— Ну, как вам сказать… затеряться не могла, конечно, но ведь на такие предметы обычно сразу покупатель находится… тем более если… предлагается дешево. А ведь если вещь краденая, сами понимаете, дорого ее не продашь… Ну вот, находится покупатель, вещь оседает в частной коллекции, и еще долгие годы про нее ни слуху ни духу. Так что… затеряется не затеряется, но…

— А эти покупатели, как они обычно находятся?

— Ну, мало ли бывает каналов… Сливается информация кому надо, или сами выходят на покупателей, или посредников находят…

— Торговцев антиквариатом, например?

— Хе-хе-хе… — зажмуренные глазки господина Шишкина совсем потерялись на его лице. — Не знаю, не знаю… Одно могу вам сказать, деточка: нужно быть круглым дураком, чтобы предметы, украденные из музея, пытаться продать в том же городе, где этот музей находится.

Было совершенно очевидно, что при всем своем показном простодушии Шишкин прекрасно понял, на что я намекала. И попытался дать мне понять, что такие намеки беспочвенны. Что ж, может быть, может быть… Но разговор с Рогозиной был еще очень свеж в моей памяти, и из него ясно следовало, что краденые предметы в магазине Шульцмана продавались. Были ли они украдены из городского музея или откуда-то еще — это мне пока неизвестно, хотя было совершенно очевидно, что уважаемый господин Шишкин знает больше, чем говорит.