Наутро я взяла половину своих скопленных денег. Я не собиралась их тратить, но без денег ехать в Москву нельзя, это точно. Неизвестно, где и за что мне придется платить.

Первый урок был география, которую ведет все та же Серафима. Географию она любит еще меньше, чем математику, всегда зевает, особенно на первом уроке. Она задала нам читать параграф, а сама засела в Интернете. Я подождала минут десять, потом подняла руку и сказала:

– Серафима Олеговна, можно я выйду?

– А что с тобой? – Серафима недовольно подняла на меня глаза.

– У меня кружится голова.

На мое удивление, никто не стал комментировать, никто не спросил, не беременна ли я, не перепила ли вчера и так далее, всем было лень, все спали, утро было облачное, как будто никак не разгорался день. Я чувствовала, что и Маша, которая сидела теперь отдельно, и Веселухин смотрели, как я уходила, но я не стала на них оборачиваться. Вещи свои я предусмотрительно не стала раскладывать. Я придумала: напишу через некоторое время Веселухину, чтобы все забрал после урока.

Я вышла из класса, огляделась – главное, не напороться сейчас на завуча или какую-нибудь любопытную училку. Я спустилась вниз, быстро оделась.

– Куда? – поинтересовался охранник.

Я видела – дверь не заперта. Иногда в середине дня, когда все уже пришли – и учителя, и опоздавшие, он запирает дверь на ключ, тогда просто так не уйдешь.

– Я мешок с физрой в нашем автобусе забыла, брала стирать.

– А что, автобус ваш еще стоит? – охранник недоверчиво посмотрел в окно. Я знала, что автобус точно с его места не видно. И надеялась, что встать, пойти к дальнему окну он поленится. Охранник у нас вредный, но очень толстый и ленивый.

– Конечно, вон же он! – неопределенно махнула я рукой, уже выскальзывая в дверь. – Я вернусь не сразу! Мне еще сказали тетрадки купить для диктанта на весь класс!

Я слышала, как он что-то говорил, но вставать со своего места и догонять меня не стал.

Так, начало есть. Я побыстрее вышла на улицу. Вдалеке я заметила директора, которая не торопясь шла на работу. Ах, черт, как нарочно! Я наклонилась, как будто застегивая ботинок, и так, склоняясь, быстро зашла за угол школы, а там бросилась бежать. Надежда одна – директор разговаривала по телефону очень увлеченно, смеялась и, возможно, не заметила меня. А даже если и заметила! Не объявят же они меня в розыск! У нас многие прогуливают. Просто я никогда не прогуливаю. Не потому, что я самая хорошая и правильная, а просто очень не люблю, когда меня ругают и унижают. Нас и так достаточно унижают, совершенно ни за что.

Я дошла пешком до электрички, расписание я знала. Купила билет, подождала поезд, села в полупустой вагон. Я предусмотрительно взяла с собой из класса телефон и деньги. Что мне могло еще понадобиться? Пора писать Веселухину, урок вот-вот закончится.

«Забери мои вещи, никому ничего не говори».

«Хорошо. Ты где?» – тут же ответил он.

«Потом расскажу».

«Ты в школе?»

«Нет».

Паша сначала ничего не ответил. Через пять минут пришло сообщение:

«У кого ты? Кто он?»

Вот какой дурак, а! Надо же… Глядя на Пашу, вряд ли можно предположить, что у него в голове могут возникнуть такие мысли. «Кто он?»… Паша меня ревнует! С чего бы это?

«Паша, обещаю тебе все рассказать, но потом. У меня серьезное дело, я приеду к вечеру. Надеюсь на твою помощь. Вещи забери, никому ничего не говори. Я одна. Зря ерунду не думай».

Веселухин в ответ послал мне смайлик-поцелуй. Алёхиной пусть поцелуи посылает! Но если поможет мне, то будет молодцом.

Я боялась потеряться. Я знала, что в метро везде висят схемы, можно к ним подойти и посмотреть, где делать пересадку, и все равно боялась. Несколько раз доставала листочек с маршрутом, который подробно себе расписала, и проверяла, сколько остановок осталось. Я помнила, как в прошлом году наши девчонки потерялись в Москве. Судя по их рассказам, там невозможно было не потеряться, потому что одна и та же станция метро называется по-разному, смотря с какой стороны заходить. Но я думаю, они это просто придумали, чтобы оправдаться.

Я вышла из электрички на Тушинской, зашла в метро, доехала до Кольцевой линии, сделала пересадку, потом еще одну. Вокруг было слишком много народу. Это приблизительно, как когда все наши набиваются в раздевалку у душа. Но там все свои. А здесь – чужие, много нерусских, много странных людей, непривычно одетых. Парень с выбритыми висками, на которых сделана цветная татуировка; пожилая женщина с голыми ногами, в шортах, веселая, читает газету на иностранном языке; два подростка с так низко спущенными штанами, что я смогла прочитать на ярко-зеленой резинке трусов у одного – Sport. Вообще, очень много, слишком много вокруг людей, и все знают, куда едут. Молчат, слушают музыку, читают, переписываются в телефонах, сосредоточены, многие угрюмы, почти никто не смеется и не улыбается, кроме той женщины, которая смеялась, читая газету…

Сердце у меня стучало. В один момент мне показалось, что я пропустила станцию. Я понимала – если я сейчас потеряюсь, мне придется подходить к дежурному в метро, та вызовет полицию, и вместо намеченной цели я попаду в детскую комнату полиции, откуда меня с позором препроводят обратно в детский дом. Мне совершенно этого не хотелось. Поэтому я постаралась сосредоточиться, больше никого не разглядывать, внимательно слушала объявления, какая следующая станция, еще раз прочитала, где делать пересадку, и, наконец, вышла на улицу на станции «Кунцевская». Нашла остановку автобуса.

Стало уже холодать. День был ясный, но даже изо рта шел пар. Вчера-то днем было тепло… Я порадовалась, что надела не туфли, а утепленные ботинки, которые как раз на прошлой неделе мне выдала завхоз. Я не хотела их брать, они некрасивые, ни в какую не хотела, но она настояла: «Вот задницу подморозит тебе, сама прибежишь!» Я смеялась – при чем тут задница, это же ботинки, а не теплые штаны, но она наругала меня и ушла. Завхоз у нас добрая. Она плохо видит, ходит в очках с очень толстыми линзами, от этого у нее странный вид, как будто неправильное лицо, под очками – слишком маленькие пронзительные глаза с белесыми ресницами. Но она всегда замечает, когда кто-то вырос, сама подбирает вещи. Мальчики, особенно маленькие, вообще ведь не соображают, в чем они ходят. Могут летом надеть теплый зимний свитер, а зимой – легкие ботинки, которые тут же промокают. Ходят грязные, рваные, меняются то и дело вещами, не замечают, что брюки стали им до щиколоток или рукава совсем короткие.

– Почему не в школе? – поинтересовалась женщина в пушистой меховой накидке. Я даже загляделась на ее накидку. Надо же, такая дорогая вещь, а она не в автомобиле, а в обычном автобусе вместе со мной едет.

Я оглянулась на всякий случай. Ну да. Меня спрашивает, больше не кого.

– Я… к маме еду.

– А мама в больнице, что ли?

Я неопределенно кивнула. Когда можно не врать, я стараюсь не врать. Иногда это просто невозможно. Люди не хотят слышать твоей правды, она им не нужна, они будут заводиться и мучить себя и тебя до тех пор, пока ты не соврешь что-нибудь понятное и подходящее им.