– Это был мой изумруд, – напомнил я ему. – А сейчас он у чертового французского полицейского.

– Как только вы выведаете у Лувертюра все тайны, можно и поторговаться!

Слова эти не выходили у меня из головы, пока я пробирался по крыше замка. Прямо за зубчатыми стенами шел ровный парапет, там и сям высились башни. Центр замка являл собой череду бочкообразных каменных укреплений над камерами. Мне объяснили, в которой из них находится Лувертюр, и вскоре я увидел слабый свет, сочившийся из отверстия над его камерой. Поверх этой дыры были уложены железные прутья, и где-то под ними, как я надеялся, находились люди.

– Астиза! – шепотом окликнул я.

– Я здесь, Итан, – послышался в ответ ее голос.

– Слава богу! Он не домогался тебя, нет?

– Да он так стар и болен, что едва держится на ногах. Пожалуйста, поспеши!

– Трудно было уговорить их впустить тебя?

– Эти французы – несносные зануды, – с нетерпением произнесла моя жена. – Их изрядно позабавила идея соблазнить пленного, чтобы выведать у него секреты. Сейчас наверняка прислушиваются, как мы там, занимаемся любовью или нет.

Я достал канистру.

– Лувертюр готов?

– Не совсем. Он счел эту идею полным безумием.

– Что ж, значит, сам он в здравом уме.

– Охранники могут что-то заподозрить. Так что кончай болтать и приступай к делу.

– А ты постанывай, чтобы выиграть время, – посоветовал я. Женщины – настоящие мастера производить такого рода звуки.

Прутья образовывали крест, а это означало, что я должен был сломать их в четырех местах, чтобы вытащить из этой дыры жену и черного генерала. Руками в перчатках я начал отвинчивать крышку канистры – тоже изобретение англичан – и приготовился выпустить газ на прутья.

– Отойдите пока что в сторону, – предупредил я Астизу и Туссена.

И вот, наконец, рычаг выдавил пробку и некая жидкость – полагаю, это и был сжиженный углекислый газ – выплеснулась и тут же, как и было обещано, превратилась в снег. Я высыпал то, что Фротте называл «сухим льдом», в тех местах, где прутья торчали из каменной кладки. Взвихрился снег и легкий белый дымок. Затем я взял стамеску и молоток и нанес удар в том месте, где заморозил один из прутьев. Прут лопнул со звоном – просто удивительно, он стал хрупким, как стекло! Может, у нас действительно все получится…

Все это было умно придумано, но производило слишком много шума. Я огляделся. Пока что стражников не было видно.

Я проделал ту же операцию со следующим прутом, а потом еще одним.

Охранник, встревоженный шумом, постучал в дверь камеры.

– Мадемуазель?

– Прошу, не мешайте! – выкрикнула Астиза задыхающимся голосом.

– Ударю в четвертый раз, и решетка обрушится вниз, так что осторожней, – предупредил я ее, после чего заморозил последний прут и уже размахнулся, чтобы ударить, но крестообразное сооружение не выдержало и обрушилось под своим собственным весом без моей помощи.

Оно рухнуло вниз на каменный пол с глухим звоном колокола. Я поморщился.

– Что у вас там происходит? – не унимался охранник.

– Игры, – раздраженно откликнулась Астиза. – Смотрю, вы ничего не понимаете в любви!

Я нагнулся и заглянул в камеру Лувертюра. Довольно просторная, футов тридцать на двенадцать, с камином у одной стены, дверью напротив него и узкой койкой, покрытой грубыми одеялами. С койки на меня изумленно взирало угольно-черное лицо. Белки глаз пленника были ярко-белыми и словно светились в темноте. Туссен казался истощенным, больным и в целом довольно дружелюбным человеком с седеющими волосами, толстыми губами, ввалившимися щеками и худенькими, как плети, конечностями. Неужели это и есть знаменитый дамский угодник? А этот его взгляд, в котором светилась покорность судьбе… Он смотрел на мою голову, вырисовывающуюся на фоне неба, с таким видом, точно к нему явился ангел, хотя и не милосердный. Скорее ангел, который может принести долгожданную смерть и избавление от всех мук.

Тут в дверь забарабанили и другие охранники.

– Мадемуазель? Он вас обижает, да?

– Ну как я могу закончить беседу в таком шуме и стуке, идиоты?! – рявкнула моя жена. – Убирайтесь, оставьте нас в покое! Мы играем в разные игры.

Я опустил в камеру веревку.

– Астиза, придвинь кровать к двери. А вы, Туссен, обвяжитесь веревкой.

– Но Итан, он совсем слаб и болен, – покачала головой моя жена. – Ему не подняться.

– Тогда ты ему поможешь.

– Мужчина всегда пропускает вперед даму, – сказал генерал. Голос у него был низким, простуженным. И еще он ужасно кашлял. Проклятье! Да он, того и гляди, помрет! Поднялся Туссен с трудом, словно страдал артритом, потом ухватился за койку и начал толкать ее к деревянной двери в камеру, чтобы забаррикадировать. – Ваша жена – я не прикасался к ней, мсье, – выйдет отсюда первой.

Лувертюр оказался первым джентльменом, которого я встретил впервые за долгое время.

И спорить времени не было. Астиза ловко связала петлю (мы практиковались) и надела ее на себя – так, чтобы веревка обхватывала тело под мышками, – а я, упершись спиной в каменную кладку, начал тащить ее наверх. Она была легче любого мужчины и через несколько секунд оказалась на крыше, рядом со мной. Чмокнув меня в щеку, жена стала озираться по сторонам, вертя головой быстро, как воробышек. Глаза у нее сияли, а на губах играла улыбка. Ей страшно нравится все это, понял я.

Так что неудивительно, что мы женаты.

– Рад, что не слышал, как ты уговаривала их пропустить тебя в камеру, – сказал я ей.

– Просто надо уметь заставить мужчин вообразить больше, чем они могут получить.

Женщины часто практикуют такой подход и постоянно морочат нам голову. Теперь же кто-то из этих одураченных мужчин ломился в дверь и выкрикивал какие-то вопросы. Лувертюр, прихрамывая, встал под отверстием в потолке.

– Я уже умираю, – произнес он. – Вы спасаете труп.

– Вы не имеете права умереть. По крайней мере, до тех пор пока не купите себе свободу, выдав нам тайну. Крепитесь! Ради свободы!

Я снова опустил вниз веревку. Страшно медленно узник шагнул в петлю, а потом приподнял ее до уровня груди. Я дернул за веревку, чтобы узел затянулся покрепче. Глазок в камеру открыли, и теперь из-за двери доносились взбешенные крики и команды от начальника, а затем послышался скрежет ключа. Французы отпирали забаррикадированную дверь.

Астиза тоже ухватилась за веревку.

– Тяни!

Мы потянули. Туссен крутился, как волчок, поднимаясь к небесам. Видно было, что все это ему крайне не нравится. Неужели он предвидел, чем все это закончится? Раздался жуткий грохот – дверь вынесли, а придвинутая к ней койка разлетелась в щепки, и в полутьме засверкали вспышки от выстрелов. Тело гаитянского героя вдруг как-то странно задергалось. Мы с Астизой с ужасом переглянулись и, растерявшись, выпустили веревку из рук. Тело Лувертюра с глухим стуком упало на пол камеры. Неужели все мои надежды на спасение сына умерли вместе с ним? Дымная от пороха камера тотчас наводнилась солдатами – и некоторые из них поглядывали наверх, на дыру в крыше. Мы с супругой отпрянули, чтобы нас не заметили. Мушкеты надо было перезарядить.