В одной книге я прочитал, что у экзекутора нет права высказаться касательно даты казни. Может быть, так это во Франции, я не знаю. Но для нас, надо сказать, ситуация была иной. День казни назначал мой отец, а не судебная канцелярия. Отец получал бумагу, требование исполнения приговора. И он сам устанавливал дату. На требованиях отец собственноручно писал дату казни. В газетах можно прочесть, например: «Принимая во внимание решение главы государства от 13.02.58 дать свободный ход Правосудию, в связи с осуждением на смертную казнь семи приговоренных в Алжире имели место три казни 17.02 и еще три 18.02». Почти всегда это были вторник, среда или четверг. Он говорил прокурору: «Казнь можно осуществить, предположим, в среду утром». Прокурор не говорил: «Нет, хочу во вторник!» Отца устраивало утро среды. Он хотел оставаться в баре до вечера воскресенья, потому что в эти три дня — в пятницу, субботу и воскресенье — в баре была толпа народа. И в соответствии с временем, которое он уделял бару-ресторану, он решал: поедем в Константин, поедем в Оран. Разумеется, он не заявлял, что сделает это через две недели. Он приходил к прокурору, говорил ему: «Завтра нет, а послезавтра можно». В итоге день устанавливал мой отец. В понедельник обычно время уходило на дорогу, поэтому казнь редко вершилась в понедельник, кроме как в самом Алжире.

В это время баром занималась моя мать. Когда мы ездили в Тунис, во времена протектората, мы приезжали в понедельник вечером или во вторник утром. Прибыв в Тунис, мы шли к прокурору и говорили, вот так, во вторник или в среду. Мы шли к директору тюрьмы, и готово. Приговор приводился в исполнение. Вторник, среда, четверг — вот три дня, в которые мы осуществляли казнь. В пятницу никаких казней: это мусульманский праздник. Крайне редко в субботу: суббота — это еврейский праздник, в воскресенье — католический. Поэтому мы обычно делали это во вторник, среду или четверг. Иногда в понедельник, но очень редко и только в самом Алжире. Однажды я был болен, и отец перенес дату казни. Он сказал об этом прокурору, и казнь перенесли.

До «событий», если было необходимо привести в исполнение приговор в Оране или в Константине, то мы ехали туда на грузовике. Мы выезжали в воскресенье вечером на грузовике, а остальные в понедельник утром на машине. В самом начале, давно, во времена папаши Роша, гильотину перевозили по железной дороге. Нужно было перевезти гильотину из его дома до вокзала на грузовике, и так далее. Мы путешествовали первым классом. Государство оплачивало второй класс, а мы платили остальное. Итак, вначале мы выгружали древо правосудия на вокзале. Пломбированный вагон. По прибытии на место за ним приезжал полицейский или армейский грузовичок, который перевозил его в тюрьму. Это были бесконечные поездки туда-сюда, и в итоге отец попросил перевозить на грузовике. А потом отец счел, что для нас практичнее и интереснее класть в карман деньги на многодневную командировку, арендовать у друга крытый брезентом грузовик и ехать на собственной машине. Это было лучше, более практично. Не было всех этих перевалок-перегрузок. Мы заезжали на грузовике прямо в тюрьму, грузили гильотину, и оп! ехали прямо в другую тюрьму, находившуюся за семь-восемь сотен километров (и больше тысячи, когда мы ехали в Тунис). Это было быстрее. И в итоге мы всегда оставались при своем, поскольку в эти четыре или пять дней у нас получалась настоящая туристическая поездка, да еще попойки со всеми друзьями, которых мы встречали на каждом этапе. А друзей у нас, при наших обязанностях, было достаточно.

Итак, что касается дня, отец имел право голоса. Что касается одновременной казни нескольких человек, здесь решал также отец. Однажды прокурор информирует отца, что нужно казнить шестерых человек. Отец говорит ему: «Троих казним такого-то, троих на другой день». Это нам позволяло остаться еще на один день, навестить друзей, осмотреть достопримечательности. «Хорошо, господин Мейссонье, будет так, как вы хотите». Никогда прокурор не требовал провести шесть казней сразу. Хотя мы могли бы это сделать. И даже больше. Однажды мы привели в исполнение пять приговоров.[29] Мы бы не стали делать три и два, не стоит злоупотреблять. Довольно часто мы делали по четыре. В один день 29 июля 1794 года Сансон казнил семьдесят человек намного с менее эффективной гильотиной, так что сами подумайте!

Так же и со временем. Оно не было связано с рассветом или еще чем. Да, правда, до 56 года мы примерно соблюдали время восхода солнца. Но во время «событий» все происходило намного раньше. Казни террористов начались в июне 56 года. Гильотину мы собирали накануне, начиная с восемнадцати часов, когда все заключенные вернутся в камеры. В Алжире полиция приезжала за нами в два или три утра, потому что был комендантский час и было бы рискованно добираться до тюрьмы собственными силами. Отец не желал рисковать — будут ли проблемы у одного из помощников, поломка машины, — так что придется переносить казнь на следующий день. Мы жили в пяти километрах от тюрьмы, и полиция, без сомнения, по привычке ехала быстро. Мы шпарили по алжирским улицам в кузове машины быстрее чем восемьдесят километров в час. Комендантский час, одностороннее движение или нет, мы мчались. Однажды мы чуть не попали в аварию. Мы очутились нос к носу с машиной скорой помощи на улице с односторонним движением. Тут шофер рисковал. Мы чуть все не убились. Какая уж тут казнь!

Да, в Алжире отец хотел, чтобы казнь происходила намного раньше рассвета, в три или четыре часа ночи, и чтобы все хорошо освещалось прожекторами. Никто ему не противоречил. Иногда еще не занимался день, член военного трибунала спрашивал: «Что вы думаете, господин Мейссонье? Давайте, начинаем казнь?» Было три часа утра. Совершалась казнь, и все шли спать. Надо сказать, казни совершались рано утром потому, что в шесть утра отец хотел быть в баре-ресторане. И того же хотели помощники, имевшие свои предприятия. В командировке, в Оране или в Константине мы, смонтировав гильотину, шли к друзьям или в ресторан. А потом в двадцать два, двадцать три часа мы возвращались в отель.

Когда я приводил с собой друга, который не входил в бригаду официально, никогда никакое официальное лицо не заявляло: «Он не должен приходить». Я бы ответил: «А он нам помогает!» И никто не сказал бы, что он не согласен. Ведь если бы были затруднения, проблемы в ходе казни? Как? Вы не дали нам привести такого-то, чтобы он нам помог! Ну, и… пффф… тут все бы оказались в дурацком положении. Для меня это длилось до 1956. Да, до 1956 я официально не входил в бригаду. Мне не платили. Но я ходил с отцом, он приводил меня вместе с собой. Иногда приходили друзья. Они также не были официально назначены. Мы ехали на грузовике, ночевали в отелях. Разумеется, мы платили за отель. Но если был двух-трехместный номер, приезжал друг, ночевал в отеле и не платил. Мы платили за еду. Мы ходили в ресторан, всемером, ввосьмером… На деле все хотели, чтобы казни проходили гладко. Военный судья не хотел проблем. Он позволял экзекуторам действовать, как им хочется.

Теоретически на казни, кроме бригады, должно было быть от восьми до десяти человек максимум. Прокурор, врач, секретарь суда, адвокат, духовное лицо, комиссар полиции, директор тюрьмы, начальник охраны. На деле иногда бывало больше двадцати человек. В любом случае нельзя казнить без врача. Врач должен констатировать смерть и выдать свидетельство о смерти. Если не приходит кюре, плевать на это. Если не приходит адвокат, если он не желает прийти, нам все равно. Но обязательно должен быть врач. В XVII веке в ходе пытки, называемой предварительной, был врач. Если несчастный терял сознание, врач вмешивался, чтобы вернуть его к жизни. Ему давали теплое питье, его согревали и начинали пытку заново. В некотором отношении ничего не изменилось. Если в ходе казни осужденный теряет сознание, прокурор просит вмешаться врача, чтобы сделать ему укол и вернуть его к жизни. Именно это произошло с Мадлен Мутон в 1948 в Бель-Аббес. В этот же список можем добавить Лаваля, отравившегося в своей камере. Так вот, ему несколько раз промыли желудок и потом его расстреляли. Если парень умер — остановка сердца — его нельзя казнить. Нельзя казнить труп. Никогда такого не было. Однажды осужденный умер от сердечного приступа за три дня до казни. Он не знал, что его прошение о помиловании было отклонено.