Маленький пруд в глубине парка, защищенный обрывистой стеной искусственных скал, казался зеркалом в зеленой раме. Среди белых и желтых кувшинок по воде скользили лебеди: три белых и один черный. Этот идиллический уголок Эдисон Монтальдо устроил в память о том красивом пруде, который он видел в детстве. Однажды, бродя в окрестностях Модены, Эдисон остановился у ворот одного богатого поместья, завороженный красивыми птицами, которые горделиво прогуливались в парке.

Старый садовник, пропалывавший клумбу с розами, заметил удивление мальчика и восторг, с которым тот разглядывал птиц.

– Ты никогда не видел раньше павлинов? – спросил он, подходя к калитке.

– Только на картинках в школьном учебнике. Эдисону было восемь лет, и школа для него была источником всех знаний о мире.

– Нравятся они тебе? – улыбнулся старик.

– Очень нравятся, – воскликнул мальчик. – Они еще красивее, чем на картинках.

– Красивые, но глупые, – сказал садовник. – Как и лебеди. Вон там, за деревьями, – он махнул рукой в сторону парка, – есть небольшой пруд с лебедями. Ты их видел когда-нибудь?

Мальчик отрицательно покачал головой.

– И лебедей не видел? Ну, пойдем.

Старик толкнул калитку, и она со скрипом отворилась.

– Входи. Я покажу их тебе. Не бойся, хозяев нет дома, – успокоил он мальчика, подбадривая его улыбкой.

Много лет назад у этого человека от дифтерита умер маленький сын, и с тех пор он тосковал о нем и искал его черты в лицах всех детей такого же возраста, которых встречал.

Чудесный парк так поразил маленького Эдисона, что многие годы он мечтал о павлинах и лебедях; особенно о лебедях, плавающих в неподвижной воде пруда, усеянного белыми и желтыми кувшинками. Прошло больше тридцати лет, и вот теперь трое его детей сидели на берегу озера и наблюдали за неторопливыми движениями великолепных птиц. Их младшая сестренка, завернутая в белоснежное кружевное покрывало, спала на руках у матери.

– Мама, а для чего нужны лебеди? – спросил Джанни.

– Не знаю, – ответила Эстер.

Она не слишком любила этих больших молчаливых птиц, которые издавали слабые жалобные крики лишь перед смертью.

– Зачем они нужны? – продолжал приставать к ней малыш. – У павлинов красивый хвост, куры несут яйца, а что делают лебеди?

– Лебеди означают богатство, – вмешался Эмилиано. – Они бывают лишь у богатых людей. Папа родился бедным, – объяснил он, – а мама богатой. Без маминых денег папа никогда не стал бы крупным издателем и не смог бы купить лебедей.

– Значит, без маминых денег у нас не было бы этих птиц с длинной шеей? – вмешалась Валли, заинтересовавшись разговором о деньгах.

– Валли! Эмилиано! – возмущенно прикрикнула Эстер. – Кто вам внушил такие мысли?

По сути дела, дети говорили правду, но, высказанная с наивной детской прямотой, она задевала главу семьи.

– Тетя Полиссена, – ответила Валли, подходя к матери. – Она говорит, что все Монтальдо – гадкие утята, а ты – лебедь по благородству и красоте.

– Ваша тетя говорит много глупостей, – отрезала Эстер. – Не следует повторять ее нелепую болтовню.

– Мама, если бы ты превратилась в лебедя, то какого цвета ты бы была? – спросил Джанни, чтобы привлечь к себе внимание.

– Сначала надо стать лебедем, – рассеянно ответила мать.

– Нет, правда, мама, – капризно протянул Джанни.

– Не кричи, – укорила его мать, – разбудишь сестренку.

Маленькая Лола уже морщила лобик и кривила губки, готовясь проснуться.

– Мы решили, что мы были бы белыми, – изрек Джанни.

– Хорошо, будьте белыми. Только тише, – сказала Эстер.

– А черный лебедь – это Эмилиано. Он самый большой и к тому же странный, – добавила Валли.

Эстер взглянула на величественную черную птицу с огненно-красным клювом, неизвестно как оказавшуюся в пруду. Черный лебедь действительно был гордым и диким. Почти всегда он держался в стороне. Белые лебеди принимали его, если он решал к ним приблизиться, но не осмеливались беспокоить его, когда он удалялся в свой угол. И никто бы не удивился, если бы в один прекрасный день он взмыл в небо и улетел к новым горизонтам.

– Да, – согласилась Эстер, – мне кажется, Эмилиано и вправду похож на черного лебедя. А ты что на это скажешь? – обратилась она к сыну, вызывая его на разговор.

Мальчик хмуро улыбнулся и переменил тему.

– Это правда, что мы вступили в войну? – спросил он серьезным тоном.

О вступлении Италии в войну на стороне союзной Германии говорилось утром за завтраком. Это была тяжелая новость, смысла которой не поняли ни Джанни, ни Валли, и только Эмилиано воспринял ее уже как взрослый, понимая, что она связана со смертью и кровью.

Эстер кивнула, инстинктивно прижав к себе маленькую Лолу.

– Против англичан и французов? – уточнил Эмилиано.

– Да, – подтвердила Эстер.

– Если бы мадемуазель Ювет была еще здесь, она что, считалась бы нашим врагом? – в недоумении настаивал он.

– Да, как это ни странно, – кивнула мать.

Пока они разговаривали между собой, Джанни и Валли, не поделив какую-то игрушку, уже затеяли ссору.

– Мама, а ты знаешь; что такое война? – стал расспрашивать ее Эмилиано.

– Нет. Но боюсь, мы скоро все это узнаем.

Из Польши приходили известия о массовых расстрелах. Немцы тысячами отправляли евреев в концлагеря. Она слышала это от мужа, который получал информацию «окольными путями». И всем этим ужасам не видно было конца.

– Мама, но ведь Муссолини сначала был за мир?..

На это трудно было что-либо ответить.

– Не всегда тот, кто решает судьбу нации, подходит для этой роли, – бросила она.

– Но наш папа же фашист, – заявил Эмилиано, противопоставляя отцовским убеждениям антифашистские взгляды матери.

– Он на стороне порядка. Муссолини, по его мнению, – гарантия порядка. – Эстер попыталась защитить отца в глазах сына.

– А ты, мама, что об этом думаешь?

– Ты в самом деле хочешь это знать?

– Да. Я никому не скажу, – серьезно пообещал Эмилиано.

– Я думаю, что дуче для нас, итальянцев, не лучший вождь. Он встал на сторону немцев не из принципиальных убеждений, а лишь надеясь, что победа будет на их стороне.

В эту минуту к ним подошел шофер, и его появление прервало разговор, который становился уже слишком сложным.