Операция длилась уже несколько часов. Славин решительно орудовал у стола, а Борька ассистировал ему, стараясь не снижать темпа. Пот градом катился с их лбов, и вьетнамцы едва успевали обслуживать советских врачей. Наконец грудная клетка и ткани, скрывавшие бомбу, были открыты. Наступал критический момент.

– Видишь её? – тихо спросил Славин, обращаясь к Борису после небольшой паузы.

– Вижу.

– Ну, приготовься, парень, я потащил!

* * *

Во Вьетнам с кратким двухнедельным визитом прибыл главный хирург Советской армии генерал-полковник А. А. Вишневский с целью ознакомления с условиями службы и быта советских военных специалистов.

Встречаясь с медиками в госпитале советско-вьетнамской дружбы в Ханое, он попросил подняться Бориса:

– Скажите, а полковник Добров Пётр Митрофанович вам не родственник?

– Это мой отец.

– Как вас зовут?

– Борис Петрович.

– Борька?!.. – Генерал встал и, пройдя через изумлённый зал, вплотную приблизился к молодому человеку. – Твой отец был моим другом и мог бы сейчас тобою гордиться! Я буду ходатайствовать о твоём награждении!

* * *

Апрель в Москве выдался настолько тёплым, что казалось, будто уже конец мая. Лужи в центре города давно исчезли, а уж о снеге и подавно говорить не приходилось! Птицы отчаянным щебетаньем встречали весну. И только мелкая робкая листва на деревьях напоминала о том, что пробуждение природы лишь только началось.

Майор Добров торопился на Ленинградский проспект. Здесь от аэровокзала ровно в 17:00 отправлялся автобусный экспресс до аэропорта Быково. Всего лишь час лёта и ещё полчаса на машине по Липецку – и он снова увидит её глаза и вдохнёт запах её волос!

Ещё утром его вызвали в кабинет первого заместителя начальника Генерального штаба. В приёмной у генерала толпились люди в штатском, и Борька понял, что это военные специалисты, прибывшие из разных стран после завершения загранкомандировок.

Минут через пятнадцать ожидания их всех пригласили в просторный кабинет с четырьмя большими окнами и выстроили шеренгой вдоль стен. Приказ министра обороны зачитали в полной тишине. Формулировка в документе звучала кратко: «За образцовое выполнение задач командировки». После зачитки приказа всем присутствующим вручили государственные награды. Борису – орден Красной Звезды. А ещё его переводили к новому месту службы – в Москву. Госпиталь, в котором предстояло трудиться Борису, находился где-то в Сокольниках. Но впереди у парня был целый месяц отпуска! И он мчался в Липецк к своей глазастой девчонке на крыльях любви!

Поднявшись по лестнице к знакомой двери, Добров, едва отдышавшись, нажал на кнопку звонка. За дверью послышались торопливые шаги, и в следующий момент она распахнулась. На пороге стояла Оля.

– Здравствуй, я вернулся!

В следующий момент он уже крепко сжимал в объятиях девушку, а в коридоре, глядя на них, тихо плакала Олина мама, Клавдия Николаевна. Плакала от радости за детей.

Эпилог

Ранним июньским утром 1992 года перед дверью квартиры на третьем этаже в Липецке остановилась супружеская пара: высокий седовласый мужчина лет пятидесяти пяти – пятидесяти семи и красивая стройная синеглазая женщина лет на десять моложе своего мужа. В руках мужчина держал чемодан и дорожную сумку. Поставив багаж на пол, Добров пошарил в карманах и извлёк ключ. Весело подморгнув жене, Борис Петрович вставил ключ в замочную скважину, и в следующий момент дверь тихо распахнулась, впуская их внутрь.

Пару встретила тихая мгла. Пахло пылью и нафталином. Щёлкнул выключатель, и мягкий свет разлился в прихожей.

– Входи, родная! – сказал Борис Петрович, обращаясь к жене.

– Боже мой, сколько же лет мы не приезжали сюда?! – Ольга Александровна вошла в пустую гостиную. Повсюду – на мебели, зеркалах и фотографиях под стеклом, смотрящих на неё со стен, – лежал толстый слой пыли.

Полковник медслужбы профессор Добров вышел в запас, и чета разменяла трёхкомнатную квартиру в добротном сталинском доме в районе Плющихи на две поменьше, оставив их своим взрослым уже детям: дочери Анастасии и сыну Петру. А сами вернулись в Липецк.

Их дочь вышла замуж, окончив факультет журналистики Московского госуниверситета, и теперь работала в одном известном столичном агентстве новостей. А вот сын пошёл по стопам отца и деда: поступил в медицинский и готовился, как и они, стать хирургом.

– Ну, вот мы и дома, дорогая! – Борис Петрович обнял жену за плечи.

Ольга Александровна взглянула на мужа. В её глубоких синих глазах застыла грусть.

– По какому поводу грустим? – с некоторой бравадой в голосе, прекрасно понимая состояние жены, поинтересовался Добров.

– Мы встречались с тобой в этой квартире такими молодыми!

– А сейчас мы какие?

– Да ну тебя, Борька, пусти! – улыбнулась жена, отмахиваясь от мужа, как от большого медведя. – Найди-ка мне лучше ведро и тряпку в этом доме!

– Слушаюсь и повинуюсь, моя госпожа!

Через месяц Борис Петрович уже работал в госпитале, которым когда-то руководил его отец. Здесь оставались люди из числа старейших медицинских работников, которые помнили ещё Петра Митрофановича. Их встреча с сыном старого доктора, также известным хирургом и профессором, была незабываемо тёплой.

Дом, в который вернулась чета Добровых, быстро облетела молва, и потянулись к Борису Петровичу люди – кто с какой жалобой на здоровье.

Добров не отказывал никому, никогда не брал за консультации и лечение денег. Идя же к очередному пациенту, захватывал с собой старый отцовский саквояж со всем необходимым. И люди с уважением говорили, глядя ему вслед:

– Скорая помощь пошла!

Калуга, октябрь 2010 г.

Ты что – не русский?

(повесть)

Глава 1

– Егорка, прекрати бегать по храму! – рассердилась бабушка Устя. – Что у тебя, юла в попе? Вот батюшка увидит и выгонит нас!

Егорке очень хотелось на улицу, где ждал его босоногий приятель Васька, с которым они шалили от восхода солнца до самого темна, пока их не загоняли домой кушать и спать. Но бабушку он слушался, потому что любил. Ему очень нравились её пироги, которые выпекались в настоящей русской печи. Егорка даже помогал их лепить и выкладывать на противень. По дому разлетался чудный, ни с чем не сравнимый запах печёного хлеба. Готовые румяные пирожки вынимались из печки и ссыпались в большой эмалированный таз, а их место в печи занимала новая партия. Потом заваривался чай – и начинался пир!

Бабушка всегда пила чай с блюдца и вприкуску с колотым сахаром. У неё имелась большая кружка грамм на пятьсот, которую она всегда опорожняла полностью. В такие минуты пожилая женщина блаженствовала, всецело отдаваясь спокойному чаепитию. А Егорка любил наблюдать за ней. Ему казалось, что умиротворённое лицо бабушки становилось моложе и раскрывалась