— Но ведь это всего лишь памфлет! — вырвалось у меня. — Бумага, чернила и ничего более. Его величество должен понять, что такой пустяк не может быть опасен, и…

— Екатерина, только не вздумай вмешиваться! — прервала меня герцогиня, подавшись ближе. — Франциску нужно остыть, а у тебя есть куда более важные причины для беспокойства. — Она помолчала, стараясь заглянуть мне в глаза. — Пришли известия, что умер его святейшество, твой дядя.

Я выслушала эту новость в молчании. Итак, папа Климент мертв. Мне надлежало испытывать скорбь, ведь он, как-никак, был последней нитью, которая связывала меня с прошлым. Но единственное, что я на самом деле ощущала, — облегчение. Теперь я свободна. Никогда больше мне не придется быть орудием его хитроумных замыслов, куклой в его руках. Теперь я смогу стать настоящей француженкой, принять всей душой и сердцем судьбу, которую сама для себя уготовила.

— Я знаю, дорогая моя, как тебе сейчас нелегко, — услышала я голос герцогини. — Твой дядя скончался, оставив тебя нищей, без приданого.

— Приданого? — ошеломленно повторила я. — Разве король не получил его после моей свадьбы?

— Нет, твой дядя обещал многое, однако так и не подписал документов, которые давали бы Франциску исключительные права на Милан. — Герцогиня вздохнула. — Я бы и хотела помочь тебе, но боюсь, что с этой бедой ты должна справиться сама. Только ты теперь сможешь спасти себя.

Я подняла глаза и встретилась с ней взглядом. Час, которого я так страшилась, настал, и мне надлежит быть мужественной. Я вспомнила осаду Флоренции, вспомнила, как боролась за жизнь после того, как меня разлучили с тетушкой, и вопреки всему выжила. Я выстояла тогда, смогу выстоять и теперь. И все же я дрожала всем телом, когда герцогиня молча вела меня по коридорам к дубовой двустворчатой двери в личные покои Франциска.

Я вошла в кабинет. Занавеси были задернуты, и оттого в комнате было сумеречно; но даже в этом полумраке я различила, что король выглядит осунувшимся. Неприятности и тяготы минувших недель оставили на нем неизгладимый отпечаток.

— Сядь, дитя мое. — Он указал на кресло.

— Ваше величество, я знаю, что мой дядя вас обманул, — повинуясь внезапному порыву, тихо проговорила я. — Мне нечем оправдать его поступок и нечем возместить ущерб, им причиненный. Ваше величество, я молю о прощении за то, что вероломство моего кровного родича осквернило то безмерное доверие, которым вы одарили меня.

Король молчал, глядя на меня. Затем решительным шагом пересек комнату, обхватил ладонью мой подбородок и, приподняв лицо, пристально взглянул мне в глаза.

— Многие при дворе говорят, что я взял тебя нагой, как дитя, что в обмен на пустые обещания лжеца Медичи я обременил своего сына нежеребой кобылкой.

Франциск произнес эти слова без тени яда или злобы, просто подтверждая очевидное, однако они вонзились в мое сердце, словно острые шипы. Но я не дрогнула.

— Они ошибаются. — Я ответила таким же прямым взглядом. — Быть может, вы и вправду взяли меня нагой, как в час рождения, однако любовь, которую я к вам питаю, дороже каких угодно сокровищ. Я предпочла бы умереть, нежели увидеть вас или Францию в беде.

С минуту король не шевелился, а затем издал негромкий горловой смешок.

— Да, я знаю, что, если бы это зависело от тебя, ты преподнесла бы мне на блюде всю Италию.

— Так и есть. Но поскольку я не могу этого сделать, то не стану обманывать ваши надежды. Что бы ни случилось, я рожу вам внуков!

Бледные губы короля тронула слабая улыбка. Он погладил меня по щеке, и в его близости, в нежности, с которой его пальцы касались моего лица, во внезапно увлажнившихся глазах — во всем этом было нечто, пронзившее меня, точно удар молнии.

— Ах, дитя мое, — прошептал он, — какую радость мы могли бы подарить друг другу! Как жестоко подшутила судьба, сведя нас вместе лишь сейчас, когда мою голову вот-вот убелит зимняя седина, а ты едва вступаешь в расцвет своей весны.

Я не отвела глаз. Я посмотрела на его увядшее лицо, седые волосы, белевшие в бороде, а затем сама протянула руку и коснулась его щеки.

— Подшутила ли, нет ли, — мягко проговорила я, — но даже судьбе не под силу удержать нас вдали друг от друга. Я здесь, мой король… и здесь я желаю остаться.

— Ах, милая моя Екатерина! — Франциск заключил меня в объятия. — Твой дядя бессовестно обошелся с нами обоими, однако ты права: он, по крайней мере, свел нас вместе. Я бы тебя ни на что не променял, даже на Милан… Упаси меня боже от подобного выбора! — добавил он, опять едва слышно рассмеявшись, и отступил. — Не бойся. Покуда я жив, для тебя в этом краю всегда найдется место.

Ослабев от облегчения, я припала к его груди и прошептала:

— Я не забуду своего обещания!

— Знаю. Есть много способов достичь желанной цели. Помни об этом, малышка, и добьешься своего.

Вскоре после Великого поста меня ожидала несказанная радость — прибыли братья Руджиери, которые ранее прислали мне письмо со слезной просьбой помочь им бежать из Флоренции. Я отправила им деньги и надежную охрану и радушно приняла гостей в своих покоях, в окружении дам-итальянок. Радостные восклицания, слезы, объятия и жадные расспросы лучше любых слов говорили о том, как я и мои подруги истосковались по родине, — прибытие соотечественников обернулось настоящим праздником.

Восемнадцатилетний Карло стал крепким юношей, закаленным испытаниями. Он выглядел более здоровым, чем Козимо, которому никак нельзя было дать его тринадцати. Он был так измучен путешествием, что, едва выпив чашку бульона, свернулся калачиком на моей кровати и заснул крепким сном.

Мои фрейлины состряпали ужин из тосканского сыра, сиенских оливок и вина, которые братья Руджиери привезли в подарок. За едой я спросила Карло, что творится сейчас во Флоренции.

— Флорентийцы весьма благосклонно отзываются о вас, госпожа. Они говорят, что своим величием и высоким положением во Франции вы вернули былую славу имени Медичи.

Слова эти согрели мое сердце. В Италии я не оставила никого и ничего, но приятно было знать, что итальянцы меня не забыли.

— Ты чего-то недоговариваешь, — мягко проговорила я, заметив, что Карло опустил глаза. — В чем дело? Можешь мне довериться.

— Дело в Козимо. Ему слишком много довелось пережить. Когда отец во время осады заболел и умер, Козимо был вне себя от горя. Я опасался, что он так и не оправится.

Я печально кивнула, припомнив старого Маэстро, каким видела его в последний раз в мансарде, служившей ему кабинетом, окруженного всем необходимым для близких его сердцу занятий. Смерть его оборвала еще одну ниточку, соединявшую меня с прошлым, и сейчас рука моя помимо воли потянулась к груди, где под сорочкой скрывалась небольшая склянка, подарок Маэстро.

— Власти конфисковали наш дом, забрали все, что у нас было, — продолжал Карло. — Нам пришлось просить милостыню на улицах, покуда над нами не сжалились монахини одной обители. Сестры дозволили нам ухаживать за их садом, а также помогли отправить письмо вашему высочеству. — Он вздохнул. — Все, что у нас осталось, — одежда, которая на нас, и отцовские свитки. Козимо с ними не расстается. Сам я никогда такими вещами не интересовался. Я мечтаю плавать по морю, а не торговать вразнос всякой ерундой. А вот Козимо хочет учиться. Сейчас, правда, он вряд ли пригодится вашему высочеству…