Она не могла поверить… Галя не приняла его уход всерьёз, хотя и напоминала человека, у которого отняли последнюю надежду. Это что, прости- прощай её планы? Такого она не желала. Надеялась, что он погорячился, помучается, остынет и вернётся. Ведь пришёл же… Так надеялась, что рано или поздно победа будет на её стороне. И вот что теперь?… Она подумать не могла, что он мог сжечь все мосты. А когда поняла, то слепая ненависть чёрной сеткой опутала всё, а пьяная ярость безумства навеки завесила глаза.

Это был точно конец. Она так и не изучила, не поняла Рутковского. Раз ему сказали — нет, груз моментально слетел с его плеч. Он больше не чувствовал себя виноватым и обязанным. Это было его освобождение и Юлина окончательная победа. Она часто вспоминала простую бабью философию Нины: "Не отдавай своего никогда, если оно нужно тебе самой". А ведь всё могло быть по-другому. Психани она тогда, и девочка добилась бы своей удачи. Кто знает, возможно, натолкнувшись на решительное "нет" жены, он так же со спокойной совестью остался бы с "воробушком". Хотя кто его знает, всё же Рутковского под одну гребёнку с другими не подгребёшь… Но то, что дочь осталась бы без отца, а внуки лишились радости иметь деда, это точно. Приходящий, бывший, по праздникам — это чуть-чуть лучше никакого… Юлии жаль ту маленькую девочку ей, наверное, когда она подрастёт, тоже захочется иметь отца. Тем более, такого, как Костя. Но кого винить, на ту долю обрекла её и себя мать. Родив ребёнка от женатого человека и не пожелав ему её отдать, она окунула ребёнка и себя в одиночество, лишив невинную крошку с рождения отца и семьи. Даже, если ребёнок — это его изобретение. Решать давать ему жизнь или нет — это её право. Она могла не сказать ему о своей беременности или, если уж так надо — исчезнуть из его жизни и вся песня, или сделать аборт, он бы и знать не знал…

Юлия внимательно, до рези в глазах, до шума в висках, смотрела на входную дверь. Рутковский вышел один. Ребёнка на его руках не было. Всё же не отдали. Интересно почему? Даме он больше не нужен, она должна была его спихнуть… Что же там произошло? Стремительно сев, он открыл окно и не спрашивая разрешения закурил. Юлия даже не удивилась такому его поведению… Понимала, что творилось в его душе.

Машина катила по праздничной Москве. Она держала Костю за руку и с нетерпением ждала конца пути, чтоб могли выйти и поговорить. Наконец в центре, она предложила ему остановиться и пройтись. Он соглашается. Они смешавшись с бурлящей толпой шли. Шли и шли… Пока они страдали — один в гостях, другой в машине прошёл небольшой дождь. О нём напоминали блестевшие слюдой на асфальте лужи. Воздух сохранял свежесть. Юлия старательно следя за ногами отводила его от луж. Народу было вокруг — море!.. Прошёл целый год мирной жизни. Страна возрождалась и ликовала. Но они, ловко лавируя между людьми, вышли из гущи праздника и углубились в маленькую тихую улочку. Им нужнее сейчас одиночество. Костя, рассказывая совершенно не относящиеся к сегодняшнему дню вещи, а его прошлые отношения с "воробушком", курил сигарету за сигаретой и переживал. А она, держа его под руку слушала, кивала, но думала совершенно о другом. То на что у него расплющились глаза, она знала с самого начала. Так что нового он ей ничего не открыл. Вот такая её история, наделавшая много шума и, наверное, не кончившаяся даже сейчас. Просто у каждого своя шкала любви. У мужчин одна, у женщин другая и индивидуально у каждого разная. Юлия полюбила его простым стеснительным парнем, прошла с ним путь тот самый, что в болезнях, печали и радости. А "воробушек" захотела получить 49-летнего маршала со всеми удобствами. И где тут любовь!? Один неприкрытый интерес. Хотела взять молодостью, но не всегда это обыгрывает разум и опыт. И какая ж Юля старуха, когда ей нет и сорока. А стремление стареющих мужчин к молодым телам, это вообще перетёртый калач. Зачем же на это попадаться, а если уж добровольно нырнула, то с какой стати искать виновных и плести сказки про любовь. Все претензии только к себе. Секс, это не любовь. Жизнь доказала, любовь без секса продержится. Секс без любви не долго. Поплавает какое-то время, если замешаны материальные блага и помашет ручкой. Если б Юлию спросили, какой она завет даст молодым, ответила:- "Сходитесь по любви, живите по любви и не зарьтесь на чужой каравай. Ищите только своё счастье. А если случилось чудо и нашли, то берегите, храните, деритесь за него и ни в коем случае не отпускайте". Наконец, он дошёл до своего похода…

— Бабка с дедом не отдали, — щелчком отбросил окурок сигареты он.

Она кивнула: "Понятно". Юлия видела, что огорчение и разочарование вот — вот сменится вспышкой гнева. Ставя преграду этому, она взяв его руку в свою принялась гладить пальчики и целовать ладонь.

— Похоже эта девочка потеряна для нас. Надо отрубить и забыть, — выдохнул он.

— Конечно, жаль, что ты не смог сейчас назвать её своей дочкой. Получается, твоё и не твоё дитё. Но дети растут и возможно она когда-нибудь придёт к нам сама, — прижалась к его рукаву щекой Юлия, пробуя дать его сердцу надежду. — Меня мамой она уже никогда не назовёт, для меня эта девочка потеряна навсегда, а вот с тобой это вполне возможно.

— Юлия, ты оптимистка, Галка вырастит себе подобное.

Она пожала его пальцы:

— Давай положимся на время или когда девочка подрастёт пригласим её к себе и поговорим.

— Нет, я набиваться не стану. Виноват. Она вправе меня презирать. Если только придёт сама… Тогда возможно.

— Хорошо, положимся на судьбу. Расскажи как сходил, поговори со мной. Тебе надо облегчить душу.

Обрадованный тем, что Юлия даёт ему, такой нужный сейчас шанс выговориться, он опять говорил и говорил.

Рутковский выдохся и, впихнув жену в какой-то дворик, притянул к своей груди. Ему было бы сейчас легче, если б она накричала на него, огрызнулась, ударила… А она молчала. Наклонившись уткнулся в её лицо.

— Ты простишь меня когда-нибудь или это не возможно?

Сердце совсем остановилось. Не пульсировала кровь. Юлия молчала. Минуту, две… Потом глубоко вздохнула и сказала:

— Я люблю тебя Костик от макушки и до мизинчика, люблю.

— Ты ушла от ответа… — Между его бровей, сошедших на переносице, пролегла страдальческая морщинка.

Юлия не знала: сможет говорить или нет, но попробовала выдавить из себя слова:

— Женщины не умеют прощать. Они либо любят, либо ненавидят. Я люблю.

— Спасибо! — Он, притиснув к себе, покрыл поцелуями мокроё от слёз её лицо. — Ты меня раскрутила на разговор, а почти не слушала.

Уловив в его голосе скрытое удивление, она спрятала свою боль в самую глубину сердца и заглянув в его голубые, искрящиеся острым умом и печалью глаза, улыбнулась:

— Я всё это знала. Да и что там знать — губа у девочки была не дура. Хваткая. А ты выговорился и забудь. Давай погуляем немного и пойдём в гости. Помнишь, нас приглашали. Я с удовольствием повеселюсь. Ты запамятовал, дружок, сегодня день Победы.

Юлия говоря ему правильные слова, надеялась, что у мужчин устроено всё по-другому и его страдания будут иными, чем её. Для Юлии момент, когда о "воробушке", наконец-то, можно будет говорить в прошедшем времени, не наступит никогда. От дум её отрывает его стон: