Приехавшая «Скорая» это подтвердила и без проволочек увезла старуху в больницу. Говоров тоже туда поехал, но только всем мешал – его не пустили дальше коридора приемного отделения, да и оттуда очень скоро вытеснили со словами «идите-ка вы на свежий воздух, тут у нас все больные, не надо вам здесь…». В качестве неопровержимого аргумента была резко выдвинута швабра с мокрой тряпкой, изрядно поездившей по говоровским ногам.

В итоге утро он встретил в хилом палисаднике местной больнички – одна неухоженная клумба, обложенная битым кирпичом, две кособокие лавочки, мусорка, источающая стойкий запах старых окурков, и полосатая кошка бездомного вида. Кошка, спасибо ей, грела Говорову бок, когда он прикемарил на лавочке сидя, свесив голову на грудь.

Разбудила его соседка Вера – уже без панамы и с крутыми барашковыми кудрями на голове.

– Умерла ваша бабушка, Никита Андреевич, – без предисловий торжественно оповестила она Говорова, подавившегося непроизвольным зевком. – Вот так вот, ушла за своим дедом…

– Почему? – глупо брякнул Никита.

Это был идиотский вопрос, бабка всю жизнь следовала за своим любимым Гариком, как будто веревочкой привязанная, так что вполне можно было предвидеть такой исход, а он, Никита, не предвидел и оказался не готов.

– Сказали – пневмония, – по-своему поняв вопрос, ответила Вера. – Она, конечно, не вчера захворала, но кто же знал-то… Я думала, это она от тоски по деду чахнет, а там еще и пневмония была, оказывается… У стариков такое, мне сказали, стремительно…

И Говоров снова втянулся в печальный процесс – по второму кругу это оказалось попроще, не так непонятно в смысле организации, но тяжелее в моральном плане.

На деда Никита был обижен и хоронил его с какой-то злостью, будто бы даже с вызовом – мол, ты со мной вот так, бросил меня и предал, а я совсем не такой, я порядочный, я даже назло тебе, подлому, отвечаю добром…

А к бабке у него претензий не было. Какие к ней претензии, слабая женщина, бледная тень тирана-мужа…

На бабкиных похоронах Никита даже всплакнул, а с поминок сбежал, не выдержав преувеличенно сочувственных взглядов и бесконечного рассусоливания на тему вечной любви, соединившей ушедших стариков и в жизни, и в смерти.

Вечером приходила соседка Вера, принесла какой-то еды, пыталась Говорова кормить, ушла расстроенная. Потом притащился Васёк с бутылкой, поил угрюмого Никиту водкой, шарил глазами по участку и нелицеприятно комментировал увиденное.

Говоров с ним не спорил.

Да, хата старая, саманная, проще ее снести, чем до ума довести, отопление печное, вода колодезная, газ баллонный, удобства в будке на огороде.

Забор покривился, в проломы в штакетнике чужие куры и кошки шастают.

Фруктовые деревья старые, какой там с них теперь урожай, в общем, только земля чего-то и стоит, но официально тут всего четыре сотки, виноградник, малинник и половина огорода – самозахват, а там косогор, речная пойма, вешняя вода то и дело затапливает большую часть участка, и тогда сортирная будка на обрыве корабликом высится…

В общем, копеечное, в сущности, имущество. А возни с ним! Горожанину вовек не справиться.

Да и зачем оно горожанину, тем более урожденному столичному жителю, когда у него там, в его родной Москве, кругом международные аэропорты, а в кармане достаточно денег, чтобы летать на отдых в прекрасные дальние страны…

Но в наследство вступить, конечно, надо. Вот прям в ближайшие дни, чего тянуть, нужные бумаги подсобрать – и к нотариусу, он в поселке всего один, вернее, она одна – Марийка Багдасарян, тоже местная, можно сказать, подруга детства, хорошая баба, хоть и из армян – они тут давно уже все заполонили, что поделаешь, надо пользоваться связями… К Марийке вот можно прямо завтра пойти…

– А не пошел бы ты, Василий, вот прямо сейчас? – не выдержал Говоров и для пущей понятности – куда тому идти – запустил поверх пограничного малинника далеко на соседний участок не пустую еще водочную бутылку.

Васёк посыл и направление принял, смолк, засобирался и утопал восвояси, уже из-за забора пообещав наведаться завтра с утра и сразу после этого посула опасливо пригнувшись – Никита показательно взвесил в руке граненый стакан.

Выпитая залпом на пустой желудок водка Говорова как будто совсем не взяла, только вымылись и испарились из головы все мысли, кроме самых простых.

Некоторое время он сидел, бездумно глядя на две старые вишни за забором – и правда, кривым и худым, потом встал, пошел в хату и там переоделся.

Вышел снова во двор – в одних шлепанцах и новеньких семейно-спортивных труселях из сияющего черного атласа с хрусткими заломами на сгибах.

Открыл сарай, порылся там с грохотом, насторожившим соседа, – озадаченный Васёк возник и завертелся над малинником, как Петрушка в кукольном театре.

Найдя подходящие доски, топор, молоток и гвозди, столичный житель Говоров пошел чинить забор.

И день пришел, и час настал…

И я была права – народу в зал суда набилось больше, чем на ток-шоу Антона Халатова.

И, кстати, сам Халатов тоже заявился – прошествовал по проходу под аплодисменты публики и треск фотокамер и уселся на видном месте. А мне покровительно улыбнулся и кивнул: мол, начинайте, коллега!

Я тут же решила, что не дам превратить мой процесс в спектакль. Пусть у меня будет незрелищно, даже скучно, но я разберусь добросовестно и приму справедливое решение.

– А кто станет нарушать тишину и порядок в зале суда, будет выдворен из него, – предупредила я присутствующих, задержав взгляд на ведущем телешоу.

И поначалу все шло спокойно. Наверное, сам повод для разномастного собрания диктовал присутствующим определенный стиль поведения. Нельзя же вульгарно скандалить, когда решаются вопросы, имеющие огромное значение для мировой культуры?

Даже обычно бесцеремонные журналисты держались в рамках, публика не шумела, а на самовыдвиженцах в наследники и вовсе глаз отдыхал. Такие они все были чинные-благородные!

Анна Горлова демонстрировала безупречный вкус и превосходные манеры. Строгое платье идеального кроя, лодочки на невысоком каблуке, короткая нитка жемчуга, низкий элегантный узел волос на затылке – если выяснится, что Гуреев действительно был ее отцом, дочь не посрамит великого папу.

Вадим Петренко потел даже в белом льняном костюме и заметно нервничал. Это было видно по тому, как он сжимал и разжимал кулаки, забрасывал ногу на ногу, переваливался на стуле с боку на бок – и тут же, явно вспоминая о том, на кого хотел быть похож, садился ровно, распрямлял плечи, высоко поднимал голову и окидывал окружающих высокомерно-снисходительным взором.

А вот Андрей Христофоров, как мне показалось, ничуть не играл. Или же он прочно вжился в тот образ, в каком был на шоу, и теперь все мы видели интеллигентного молодого человека, утомленного неприятной ему суетой, не особенно заинтересованного в результате, вынужденно присутствующего там, где ему быть не хотелось…