Она наклонилась, выбросила ветку, лежавшую у нее под ногами и мешавшую ей.

– Что за духи такие у вас? – с интересом спросил Митя.

От Сони едва слышно пахло чем-то тонким, очень нежным.

– Самые обычные… «Виолетт-де-парм». Но я ими почти не пользуюсь – запрещено. Не дай бог прийти в гимназию надушенной – мигом вызовут отца! Это сейчас мисс Вернель дает мне поблажку… У мамы есть «Коти», «Убиган». А еще сейчас в моду вошли французские эссенции. Например, ландышевая… Маленький пузыречек заключен в деревянный футлярчик. К притертой пробке прикреплен стеклянный пестик, с которого капаешь одну-две капли на волосы или платье. Аромат сохраняется долго, причем полная иллюзия натурального ландыша. Единственный недостаток, что стоят эти эссенции очень дорого – десять рублей за флакон…

Митя со снисходительной улыбкой слушал ее болтовню. «Она забавная… И, кажется, очень славная девушка. Я бы влюбился в нее, будь она хоть чуть-чуть красивее».

– Господи, Митя, что мы с вами делаем! – вдруг с ужасом закричала Соня. – Этак мы и к утру не вернемся… Немедленно гребите обратно!

В самом деле, они отплыли довольно далеко. Темный, черный лес уже тянулся вдоль берега, и если бы не луна, то впечатление было бы действительно жутковатое.

– Страшно?

– Да, – тихо сказала Соня.

Митя стал энергично грести назад. Он теперь, не отрываясь, смотрел на тонкие, длинные Сонины руки, которые та сложила на коленях. Узкие ладони, длинные пальцы. И вдруг представил, как она прикасается к его лицу этими пальцами – осторожное, почти невесомое прикосновение, больше напоминающее дуновение ветра.

Он затряс головой, отгоняя от себя наваждение.

– Что с вами, Митя?

– Так, ничего… А кто ваш отец, Сонечка?

– Как, разве вы не знаете?.. – искренне удивилась она. – Петр Глебович Венедиктов. Он доктор, его вся Москва знает! Женский доктор… – добавила она чуть смущенно.

– Ах, Венедиктов! – пробормотал Митя. – В самом деле…

О Венедиктове знали все – даже те, кто в его услугах не нуждался по определению. Он был очень богат и удачлив – не отказывался даже от самых сложных случаев, за которые другие доктора не брались. Не так давно жена французского посла не могла разродиться первенцем, и все махнули рукой – безнадежно. Приехал Венедиктов, спас мать и младенца. Посол рыдал, а после заплатил Венедиктову – такую сумму, которую все произносили не иначе как шепотом.

Сонечка Венедиктова не была парой бедному юнкеру, это очевидно.

…Вот уже у деревянных мостков весело зашумела компания, приветствуя возвращение лодки, что-то звонко крикнула по-английски мисс Вернель…

– Придете к нам завтра, Митя? – вдруг сказала Соня. – Я не хозяйка тут, но беру на себя смелость пригласить вас вместе с товарищем. Правда, приходите!

– Хорошо, – сухо ответил он. «Господи, и чего я так скис! – с ненавистью к самому себе подумал он. – Будто свататься к ней собирался… Да и не нравится она мне вовсе!»

Уже в полной темноте они с Эрденом возвращались на дачу к Нине.

– Ты везунчик, Алиханов! – весело произнес Макс. – С корабля сразу на бал… Определенно мне тут нравится. Я бы приударил за всеми сестрами Бобровыми сразу.

– Отстань… – вяло отмахнулся Митя. Только сейчас он почувствовал, что страшно устал. И Соня не шла из головы. – Эрден! – вдруг шепотом закричал он, остановившись, точно вкопанный.

– Что?

– Это ужасно… «Виолетт-де-парм»!

– Ну и что? При чем тут виолетт-де-парм? – с недоумением спросил товарищ.

– «Виолетт-де-парм» – это «пармская фиалка». Фиалка! От Сонечки пахло этими духами! А давешняя старуха сказала…

– Брось, Алиханов, – зевнул Эрден. – Сам же говорил, что не веришь во всю эту ерунду.

* * *

– Как ты относишься к белому платью и фате? – деловито спросила Ева, листая журнал. Она сидела на кожаном диване в кабинете Михайловского в Лапутинках, а жених ее расположился у окна, за большим полированным столом. Даниил Михайловский пытался работать.

– Положительно, – ответил он рассеянно, глядя на экран компьютера.

– Значит, традиционный наряд невесты не вызовет у тебя отторжения! – с удовольствием заключила Ева. – А то я, знаешь ли, несколько старомодна, и вообще эта свадьба, к твоему сведению, – первая в моей жизни.

– Ты можешь делать что угодно, Ева. Хоть во что оденься – я ни слова тебе не скажу…

– Ты очень добр, спасибо, – усмехнулась она. Потом отбросила от себя журнал и растянулась на диване. Житье на даче ей пока нравилось. И Михайловский ей тоже нравился. Не то чтобы она его любила – за те несколько недель, что они были знакомы, полюбить не успеешь, но он определенно ее волновал. В положительном смысле.

Вот и теперь она смотрела на него – пристально, изучающе, с удовольствием. Так обычно разглядывают удачную покупку.

У известного беллетриста были широкие, довольно густые брови. Волосы Михайловский так и не постриг – но это только потому, что Ева еще не настояла на этом. Так и ходил лохматым, обросшим. Бледное, мрачноватое лицо, губы всегда сжаты – то ли сурово, то ли страдальчески. Очень мужественное, выразительное лицо.

Ева опустила глаза и принялась разглядывать его ноги под столом. Всем видам обуви Даниил Петрович предпочитал сандалии, которые носил без носков, как и полагалось их носить. Даже сейчас, в начале сентября, когда по утрам было очень прохладно, он не изменил этой привычке. Сандалии и бриджи. Поистине морозостойкий товарищ!

Ступни у него были широкими, крестьянскими. Икры, покрытые рыжеватыми волосками, – тоже. Ширококостный, основательный Михайловский не имел ничего общего с Яриком, давней Евиной мечтой, но оно было и лучше, что в ее женихе не оказалось ничего общего с изящным принцем ее юности…

– Даниил, что за фотография стоит у тебя на столе? – лениво спросила Ева. – Вон та, слева! Давно хотела узнать… Это ты в детстве, да?

– Нет. Это мой сын.

– Сын?! – поразилась Ева. – Ты мне ничего не говорил о своем сыне!

– Ты не спрашивала – вот я и не говорил, – спокойно ответил тот, не отрывая взгляда от экрана.

– И долго ты от меня собирался это скрывать?

– Нет, я не собирался от тебя ничего скрывать. Вот ты спросила – и я ответил. Это мой сын Сережа.

Ева хотела было рассердиться, но потом решила – а зачем? Если у Михайловского такой характер, то не имеет смысла злиться на него… Просто ее задача теперь – вовремя задать нужный вопрос. Она помолчала немного, а потом спросила с любопытством:

– Даня, а сколько ему лет?

– Сейчас – четырнадцать. Он живет с матерью в Америке.

– С ума сойти… Ты, наверное, скучаешь по нему?