– Это какая же еще мудрость? – усмехнулась Ева.

– Такая, что жизнь нельзя остановить. Это прозвучит слишком банально и очень пафосно, но – сквозь муки и страдания мы идем к счастью. К свету. А у наших с тобой детей вообще все будет распрекрасно!

– О, твоими бы устами… – засмеялась Ева.

– Но почему – нет? Господи, может, я не слишком хороший писатель – но я так хочу, чтобы у каждой истории был хороший конец! – воскликнул Михайловский. – Чтобы все, все без исключения люди были счастливы… Да, когда-то давно ты говорила, что сохранился семейный архив? – спохватился Михайловский.

– Ну да, остались письма! А ты что, хочешь их прочитать?

– Конечно. Ты меня заинтриговала…

– Хорошо, – сказала Ева. – Вот поедем в город… Эти письма у меня в квартире – заберем их сюда.

– И ты правда так и ни разу не читала их? – удивился он.

– Нет. Но теперь, наверное, решусь…

* * *

«Вечер.

Дорогая Соня. Это мое последнее письмо, последняя возможность поговорить с тобой. Сразу приступаю к самому главному. Я люблю тебя. Бог подарил нам всего лишь один день, который мы смогли разделить вместе, но мне и того достаточно… Я был счастлив. Ты – мой свет, мое утешение, мое искупление. Целую тебя, обнимаю.

Так получилось, что жизнь моя заканчивается там, где я меньше всего хотел бы быть, – среди снега и льда.

Мы с группой людей выполняем ответственное поручение адмирала. На берегу Байкала разбили небольшой лагерь, ждем рассвета. Как только рассветет, мои товарищи пойдут по льду, как можно дальше от берега устроят небольшой взрыв и в образовавшуюся полынью опустят некий груз. Что это – не спрашивай, Соня…

Утро.

В двухстах метрах от берега есть полынья – оказывается, еще не весь Байкал покрылся льдом. Издалека видно воду, почерневшую от стужи. Мои товарищи ушли к тому месту вместе с Максом. Пишу с трудом, поэтому прошу прощения за ужасный почерк. Когда они вернутся, меня, скорее всего, уже не будет в живых. Мужайся, Соня. Поскольку динамит остался неизрасходованным, мое тело не бросят на произвол судьбы (почва слишком мерзлая, чтобы копать ее вручную). Взрыв все-таки будет – но для того, чтобы устроить мне могилу.

На берегу ледяного залива – огромный валун (такие на Руси обычно называют – гром-камень), возле него меня и похоронят. В двухстах метрах, перпендикулярно берегу – полынья. Я получаюсь вроде как охранник того груза, что сбросят сейчас в нее мои товарищи… Смешно!

Я знаю, что ты никогда не прочитаешь эти строчки, Соня, поэтому столь откровенен. Для чего я это пишу? Даже у мертвеца есть мечта… Глупо, абсолютно несбыточно – но я мечтаю о том, что на эту могилу когда-нибудь придешь ко мне ты. Если б у нас были дети, они бы пришли с тобой… Кто-нибудь, родной мне, остановись у камня, где лежу я!

Милая Соня. Милая, милая Соня. Люблю.

Знаешь, а здесь красиво – вынужден признать. Зимний Байкал – скульптор. На берегу стеклянно поблескивают льдины, деревья и кусты вокруг покрыты молочно-нефритовой оболочкой. Узоры… На белокаменных ветвях словно сидят белокаменные птицы… Настоящий орнамент из странных существ! По краям залива видно береговые обрывы, покрытые бугристым зеленоватым льдом, и в них – небольшие пещеры с навесами из сосулек. Пещеры кажутся открытыми ртами, замершими в немом крике. Страшно, красиво.

Утреннее солнце играет над озером, и хрустальный лед переливается всеми цветами радуги…

Ты спросишь, почему адмиралу понадобилось прятать груз именно здесь, в ледяной байкальской воде? Все очень просто, Соня: именно потому, что он – Адмирал. Свою тайну он может доверить только воде…»