Армия двигалась под защиту севастопольских укреплений, под крыши севастопольских казарм и домов. Движение по большой дороге с рассветом усилилось: шли обозы, артиллерия, раненые и здоровые солдаты, отставшие от своих частей. Влиться в эту людскую реку, подгоняемую легким морозцем, значило попасть в Севастополь не ранее полудня. С большим трудом Тотлебен пробрался между возами и людьми на правую сторону дороги и горной тропой направился домой, на Северную сторону.

Корнилов вернулся на Северную сторону до восхода солнца, отдал казаку у батареи коня, взял ялик и отправился на корабль к Нахимову. До побудки еще было далеко. Команда спала. Окна адмиральской каюты на корме светились. Корнилов знаком руки остановил вахтенного начальника, чтобы он не вызывал фалгребных, и, выпрыгнув из ялика, взбежал по трапу на палубу.

– Мичман, прикажите разбудить адмирала, – обратился Корнилов к вахтенному начальнику.

– Да, кажется, Павел Степанович еще не ложился: ему привезли целую кипу английских газет. Он читает.

– Отлично!

Корнилов постучал в дверь адмиральской каюты.

– Входите! А-а! Это вы, Владимир Алексеевич? Очень хорошо-с! Признаться, я ждал вас. Ну, что в армии? Видели светлейшего? Что он изволит? Садитесь.

На полу около Нахимова лежал целый ворох развернутых газет.

– На горах чертовски холодно!

– Камбуз[143]погашен. Горячего чая я не могу вам предложить…

– Я выпил бы вина.

– Зачем вас звал светлейший?… Да вы садитесь.

– Дайте размять ноги. Не люблю ездить в седле!

Корнилов начал ходить по небольшой каюте: пять шагов туда, пять шагов назад.

– Светлейший, мне кажется… – Корнилов не сразу нашел подходящее выражение. – На него повлияло неудачное дело… Он нравственно и умственно разбит.

– Ну еще бы! В семьдесят лет это, знаете-с…

– При чем тут лета! Суворов в семьдесят лет перешел Альпы!

– Следовательно, Меншиков не Суворов. Только и всего-с. Так что же теперь собирается делать наш полководец?

– Он отдал приказ армии идти на Мекензиеву гору и послал туда Тотлебена.

– Это зачем-с?

– Посмотреть, как армия может там укрепиться.

– Знаете, нам надо ждать завтра гостей с Северной стороны. Что ж, встретим горячо. Какие же распоряжения сделал на этот случай князь?

– Он приказал потопить на рейде корабли, чтобы преградить неприятельскому флоту доступ в бухту.

– Видали подлость?! – воскликнул Нахимов, вспыхнув, но тут же погас и, улыбаясь, прибавил: – А впрочем-с, разумно, хотя этого я не ждал-с!

Нахимов поднялся и достал из стенного шкафчика засмоленную бутылку и два высоких тонких стакана.

– Настоящий «Амонтилиадо»[144]из Лондона. Испанские вина надо покупать в Англии – берёг для случая.

Отбивая осторожно смолу с горлышка, Нахимов спросил:

– Скажите, армия и точно пошла на Мекензиеву гору?

– Какое там! Валом валит в город… Завтра армия к вечеру будет в Севастополе. Я остаюсь при первом своем намерении. Я послал Стеценкова: приказал морским батальонам немедля идти сюда и разойтись по кораблям.

– Дальше-с?

– Флот выйдет в море. Мы примем бой. Лучше погибнуть в открытом бою!

– Что ж, обсудим ваш проект еще раз.

– Ах, мы уже обсуждали! И кажется, Павел Степанович, вы со мной во всем были согласны.

– Не совсем-с! Если вы поднимете сигнал «Командую флотом», я вам подчинюсь. Истомин, Новосильский тоже… Мы все с вами, мой друг. То, что говорено между нами, я исполню свято.

– Я не сомневаюсь в вас, адмирал. В командирах кораблей тоже.

– И в командах – следует прибавить-с! А это десять тысяч человек! Что такое флот? Корабли? Нет! Не одни корабли – флот в людях. Тридцать – сорок кораблей можно построить в год, два года, а людей мы воспитываем вот уже тридцать лет-с! Потопить несколько кораблей – это еще не беда-с, а похоронить в море вместе с людьми дух Черноморского флота – это уж совсем другое дело-с! Это беда-с!

Корнилов приложил кончики пальцев к вискам.

Нахимов продолжал:

– Пора нам перестать смотреть на матросов как на крепостных крестьян, а на себя – как на помещиков. Матрос на флоте – всё-с! Он и на верную смерть пойдет, если нужно.

– Все это вы говорите кому угодно, а не мне, Павел Степанович! Все это я знаю и с вами согласен.

– Почему же-с! Я с вами, как с самим собой, говорю. Я не говорю «вам», а «нам». И мне жалко корабли, но жальче людей. Нам всем нужно понять: матрос – главный двигатель на корабле. Матрос управляет парусами, он же наводит орудия; матрос, если нужно, бросится на абордаж. Все сделает матрос, если мы, начальники, не будем эгоистами, ежели не будем смотреть на службу как на средство удовлетворения своего честолюбия, а на подчиненных – как на ступень своего возвышения. Матросы! Их мы должны возвышать, возбуждать в них смелость, геройство, ежели мы не себялюбивы, а действительно служим Отечеству! А корабли? Мы их построим.

Корнилов терпеливо выслушал горячие слова Нахимова.

– Все это я знаю, Павел Степанович, и вполне разделяю. А что скажут в армии? В армии тоже люди. Вот Меншиков уложил на Альме, пожалуй, пять тысяч человек. Солдаты скажут: «А что делал флот? Бонами загородился, когда нас англичане с кораблей громили!»

– И пусть скажут. Флот свой долг исполнит. Все увидят… Без театральных эффектов-с! Вы не забудьте еще, что скажет нам князь. Его нельзя скинуть со счетов. Мы вытянемся из бухты на рейд, а он скажет: «Флот взбунтовался, пали!»

Вы поручитесь за то, что мы не получим с береговых батарей чугунные гостинцы?

– Я надеюсь убедить князя. Мне важнее увериться в полном единодушии флагманов и капитанов. Я соберу сегодня у себя всех… скажем, в восемь утра. И вас прошу быть. Станете ли вы меня оспоривать на совете?

– Я буду молчать-с… Вам, однако, надо бы хорошенько поспать. Вы в лихорадке. Команды наэлектризованы… Такие решения, как ваше, надо принимать хладнокровно, с ясной головой. У вас есть еще три часа времени. Советую вам отдохнуть!

– Спасибо за совет. Я так и сделаю… Итак, в восемь часов в штабе.

– Есть!

Они чокнулись и выпили по стакану золотистого вина.

Прощаясь, Корнилов удержал в своей руке руку Нахимова.

– Вы верите, что мной руководит не честолюбие, а любовь к Отечеству и долг службы?

– Верю-с! – ответил Нахимов, крепко пожимая руку Корнилову. – Вам я верю вполне!