«сталинской постройки» – звукоизоляция у них была на высоте и, как следствие, звуконепроницаемость тоже. А вот соседка его регулярно обращалась к нам за помощью, а чем мы могли ей помочь, если там и милиция была бессильна?

Однажды среди ночи раздались женские крики о помощи. Оделся, сунулся в соседскую дверь – дверь закрыта, позвонил – никто не открывает, пока стучал и звонил в дверь, спустился сосед сверху – стали ломиться вдвоём, минут через десять дверь открыла соседка. Я спросил:

– Это Вы кричали?

Она отрицательно покрутила головой, махнула рукой в сторону Славкиной комнаты и ушла к себе.

Квартира была трёхкомнатная, две комнаты в ней занимали Славка с матерью. Мать постоянно болела и на Славку никакого влияния не имела.

Мы зашли в его комнату, в комнате был только он, надо полагать, что гости Славкины слиняли, почувствовав жареное. Комната его поразила аскетизмом – мебели в общепринятом понимании в ней не было никакой. Тем не менее всё, что необходимо для проживания, в ней было: слева от входа был обеденный стол, представляющий из себя столешницу, которая явно была отсоединена от обеденного стола, кем-то выброшенного ввиду полной непригодности, поставленную на три деревянных ящика для бутылок, поставленных на попа; по периметру вокруг столешницы стояли шесть «стульев» – в смысле шесть деревянных ящиков для бутылок; напротив входа на полу лежали два пружинных матраса; справа в углу были сложены в колонну пять или шесть пустых таких же ящиков, очевидно, для нежданных гостей или каких-то внезапных нужд. Никакой одежды, занавесок, белья и прочего тряпья в комнате не было. Меня удивило, что в комнате было довольно чисто.

Славка, сидевший у стола, заставленного пустыми бутылками, стаканами и закуской, лежащей на газетах, с удивлением поглядел на нас, узнал меня и спросил:

– Алька, ты чего здесь?

Сосед сверху стал, не дожидаясь моего ответа, материть Славика, обещая намять ему глаз, посадить в тюрьму, выселить к чёртовой матери, закопать во дворе в снегу и прочие кары. Славка слушал его с изумлением, затем опять поглядел на меня и произнёс:

– Это кто? Он с тобой?

– Это сосед твой сверху.

– А чего он ругается?

Тут сосед наш, понявший, что пугать Славку бесполезно, сказал спокойно:

– Слушай, ну, спать невозможно, каждый вечер у тебя гомон, ор, скандалы, бабы визжат.

Лицо Славика погрустнело, он развёл руками, опять повернулся ко мне и печально произнёс:

– Гости у меня.

Не зная, что возразить против такого очевидного факта, сосед замолчал, было понятно, что разъяснить ему в его счастливом состоянии что-то невозможно, выручил нас прибывший наряд милиции, который бесцеремонно взял его под белы руки и поволок на выход.

Когда умерла его мать и гроб с её телом выносили из квартиры, Славка, как обычно, был пьян, но с выражением скорби на испитой физиономии пытался принимать деятельное участие в выносе тела, которое ограничилось пожеланием:

– Вы там не уроните её.

После того как гроб снесли на один лестничный пролет, Славик повернулся и ушёл в квартиру. На кладбище он не поехал. Впрочем, пережил он её не на много – года на три.

В институте в нашей группе появилось несколько новых ребят: семейная пара Агеевы Борька и Ириша, завели ребёнка – дочку, отстали на год от своей группы, попали к нам, Володька Павлов, тоже отставший от своей, правда, вечерней, группы, рослый спортивный парень, постарше меня на пару лет. Вовка работал учебным мастером в нашем вузе, знал всех преподавателей и учебных мастеров нашей профильной кафедры, с его лёгкой руки пошла у нас привычка называть наш краснознамённый вуз Технилищем.

Технилище – это сокращение от технического училища, ведь мы учились в высшем техническом училище.

В середине октября гуляли на свадьбе Димки Мурзина и Татьяны Улицкой, Димка не поленился, простоял ночь в очереди, прокатились на «Чайке». Молодые, оба удивительно красивые, помнится, вошли в подъезд, а лифт занят, все пошли пешком по лестнице, Димка, увидев, что Танюшка чуть запыхалась, взял её на руки под наш одобрительный рёв и понёс на руках до шестого этажа, красава. Нам посидеть, как положено, не удалось, дома, как-никак, маленький ждал.

На работе у нас сменился начальник отдела. Павел Иванович – так звали нового начальника – молодой мужчина лет сорока пяти, числился в нашем отделе, был освобождённым парторгом института, вернувшись в отдел уже в качестве начальника, затеял, как полагается новой метле, перестановку. Один из наших гипов-старожилов, понаблюдав за происходящей перестановкой, решил принять в ней участие и, подойдя к новому руководителю, предложил:

– Паш, ты эти столы переставь сюда, а те… – но Пал Иваныч не дал ему закончить, произнеся голосом, в котором звучал металл:

– Идите на свое рабочее место.

Все поняли: либерализму Евгения Моисеевича пришёл конец, Паша решил навести порядок. Железной рукой.

После перестановки столов и кульманов, которая, по моему разумению, пользы не принесла, Паша взялся за экономиста отдела – чернявую женщину лет сорока с небольшим по фамилии Ашкенази, появившуюся в отделе практически одновременно со мной. Причиной его пристального внимания стали странные факты, происходившие с ней и с нами за время работы её у нас в отделе.

Дама эта была весьма деятельна, поначалу она копалась в каких-то бумагах, была незаметна, как какая-то маленькая чёрная мышка в горе бумажного хлама. Довольно быстро подружилась со всеми дамами отдела и через полгода стала подменять нашего кассира – женщину, выдающую зарплату в отделе. Дело в том, что бухгалтерия и касса института располагались в основном здании, находящемся в двадцати минутах хода от места нашего расположения, и отправлять туда сотрудников два раза в месяц за зарплатой и авансом было бы обременительно сотрудникам. А ведь, кроме нашего отдела, на заводской территории были и другие отделы и лаборатории, все они теряли бы примерно один рабочий день в месяц, для того чтобы избежать таких потерь, в отделах, не знаю, на каких условиях, один из сотрудников, как правило, это был кто-нибудь из женщин, получал деньги за своё подразделение в кассе института и выдавал зарплату. Через полгода, после того как наш прыткий экономист утвердилась в роли кассира, в день получения зарплаты, вернувшись на рабочие места после обеденного перерыва, мы застали её рыдавшей за своим столом. Сбежавшиеся сердобольные наши тётки выяснили, что из её письменного стола пропала вся зарплата нашего отдела, которую она опрометчиво забыла там, на несколько секунд отлучившись в туалет. Пара из этих активисток стала активно продвигать мысль о том, что каждому из нас придётся добровольно отказаться