А, да? спросила Кэсси. Ты знаешь, где она скрывается?

Мое лицо выдало бы меня. Я взглянула на стенки. Подушки были разукрашены тысячами отпечатков ног.

Она не заложит, Кэс. Оставь ее в покое. Помнишь Китаянку? Девчонку, с которой ты в госпитале познакомилась? Сара помогла ей надуть голубчика.

Кэсси пожала плечами, будто хотела сказать: Ну и делов-то?

Амбер помчалась к выходу с вырванной из «Семнадцати» страницей и закрыла ею стекло в двери. Будь свободна, вещала реклама тампакса, и девица на велосипеде щеголяла белой одеждой.

Мне хотелось покоя под красными фонарями, но ничего не изменилось.

Первой это сделала Амбер. Она показала мне шрамы: они начинались на запястьях и заканчивались на плечах. Некоторые были краснее фонарей в комнате, а некоторые бледные – длинные бугорки цвета слоновой кости. Она сняла лифчик. Над соском маленькой груди была пятиконечная звездочка, такая красная и безупречная, что, казалось, она вырезана из дерева; трудно поверить, что она по правде выгравирована на коже.

Кто сотворил это с тобой? хотела спросить я, но вспомнила о Маргарет, отмывающей грязь с белых лодочек. Им хотелось – я позволила.

Я отвела взгляд, но глядеть было некуда.

Кэсси засунула руку в трусы. Что-то блеснуло там в волосах. Я отвела взгляд, но глядеть было некуда.

Оказалось, что блестело лезвие.

Нежно, будто оно шелковое, Кэсси провела им по внутренней стороне бедра. Кровь полилась тонкой струйкой. Она не вскрикнула, не издала ни звука и размазала кровь по колену. Кэсси улыбалась, будто прекраснейший из мужчин только что нежно ее коснулся. Смогу ли я так?

Конечно, смогу. У меня неконтролируемые вспышки гнева.

Я хотела сказать: Дай-ка мне лезвие, но не могла выдавить из себя ни звука.

Дай-ка мне лезвие, сказала Амбер, и Кэсси протянула его, зажав большим и средним пальцами. С таким же успехом это мог бы быть и косяк.

Амбер погладила внутреннюю сторону бедра. Она не вздохнула. Не закрыла глаз. Просто надрезала, проводя длинную линию от самой полной части бедра к белой материи трусов.

С ее губ сорвался легкий вздох: О боже, и она закрыла глаза.

Тогда я спросила о том, о чем не хотела спрашивать. Зачем?

Это здорово. Это как секс, ответила Амбер.

Это лучше секса, сказала Кэсси. Лучше секса с противными, жирными мужиками.

Я думала, что у тебя припадки бешенства, сказала Амбер.

Да, у меня припадки.

Тогда поверь мне, тебе это поможет.

Я не могла объяснить ей, что привязалась к своим припадкам. Они лучше моего жара, я не искала от них спасения.

Кэсси сказала, что пишет книгу. Хочу ли я взглянуть?

Нет, не очень.

Покажи ей первую страницу, сказала Амбер.

Страница первая, сказала Кэсси, и Амбер изобразила барабанную дробь.

Первая страница, сказала Кэсси, истории моей жизни. Указывая на место прямо под коленкой, она продемонстрировала буквы. Малюсенькие, но безупречно ровные буквы складывались в слово БЛЯДЬ.

Страница два, сказала она, указывая на гладкую кожу под рукой. Буквы безукоризненны и аккуратны, она явно рисовала их часами, часами не могла ни вскрикнуть, ни вздрогнуть, ни позвать на помощь.

СКВЕРНА, гласили буквы.

Третья страница была написана у нее на груди. Кэсси было всего четырнадцать, грудь еще не выросла – небольшой бугорок, крохотный сосок, окруженный нежно-розовым, и три буквы, кривее остальных. ЕВМ.

Знаешь, что это означает? спросила Кэсси. У Джастины такая же, только на запястье.

А, да, сказала я, словно только вспомнила.

Ебать Весь Мир, сказала Кэсси.

И у меня такая есть, сказала Амбер. Вон там, внизу, гляди.

Вместо этого я взглянула на камеру наблюдения. Ее объектив был неподвижен, как бесполезный сломанный глаз.

Ты такую хочешь? спросила Кэсси. На самом деле ты ее не заслужила.

Она заслужила. Она помогла Китаянке. Она круче, чем кажется.

Ебать Весь Мир. Я столько раз в день поминала про себя эти слова, что они практически врезались в память.

Да, согласилась я, и Кэсси схватила меня за руку. Она хотела сделать надрез на плече, там, куда мне когда-то делали прививку.

С видом профессионалки она надрезала мою кожу, зажав крохотное лезвие в маленькой руке. Я почувствовала тупую, тянущую боль.

Приятно, правда? спросила Амбер и взяла меня за руку.

Это было совсем не приятно.

Когда я попросила прекратить, Кэсси уколола меня лезвием.

Ты слабачка, сказала она. Я на себе выжигала, когда была в тюрьме для несовершеннолетних. Афина пронесла зажигалку в коробке с тампонами. Мы выжигали цветы.

Кэсси показала мне небольшой рубец на другой груди. Может, мак или тюльпан; кожа набухла и стала походить на цветок. Ее груди были такими же маленькими, как у девочки, за которой я присматривала. Энн Сандерс, ей было двенадцать. Я перечитывала ей «Энн из Зеленых Крыш», наверное, раз пятьсот. Внезапно я подумала, что надо бы позвонить родителям Энн и посоветовать, пока не поздно, увезти ее из Виктории.

Амбер сказала: Я хочу цветок. Кэсси наклонилась и надрезала ей грудь. Они обе были в каком-то трансе, будто загипнотизированные увечьями. Я ожидала, что Амбер закричит, но она улыбалась. О господи, повторила она и опять вздохнула.

Я им отчасти завидовала. Я ушла, оставив их расслабленные тела под слезами красных лампочек.

Я пыталась забыться на уроке Жизненных Навыков.

Сегодня, вещала учительница, мы поговорим о Преодолении Препятствий. Мы обсудим стратегии определения и достижения Цели Жизни.

Цель жизни, смешно. Может, «Белым Дубам» стоит целью жизни определить починку камер наблюдения.

Наша наставница носила полосатый костюм и голубой галстук. Амбер звала ее Глория Стейнем.[14]

Глория выдала очередной тест. С прибытия в «Белые Дубы» я заполнила уже, наверное, пятнадцать тестов, и каждый следующий был немного тупее предыдущего.

Этот тест предлагал выбрать ответы из перечисленных. Отмечать буквы А, Б, В, или Г – по-моему, довольно легкомысленный способ выбора профессии.

В пятидесятых женщины могли быть только женами и матерями. Сейчас на дворе восьмидесятые, и вам, девочки, повезло. Вы можете стать кем захотите.

Да, мы можем пойти на панель или в клуб раздеваться.