От него пахло дымом.

И значит, правда… нет больше у Янгара дома.

— Рассказывай, — велел он и, вспомнив вдруг о том, кого держит в руках, едва не отшвырнул женщину, из-за которой… не додумал. Пиркко сама выскользнула из рук, отступила, не спуская с Янгара настороженного взгляда.

— А что рассказывать. Свадьба была, — Кейсо спокойно водил тканью по изогнутому клинку. — Гости пили. Гости ели. Гуляли… хорошо так гуляли… до хмелю… особенно наши. За тебя-то здравицы подымались. Мой голос — не твой, чтобы слушали беспрекословно.

И люди, верные надежные люди, пили, не рискуя оскорбить богов отказом.

Свадьба ведь.

Не кто-нибудь женится, но Янгхаар Каапо.

— Ты мне оставил две сотни, — сказал Кейсо, переворачивая палаш на другую сторону, и хоть сталь была чиста, но он все же провел по ней атласной тряпкой. — Тридуба привел вдвое больше… наемники.

Волчье племя, беззаконное.

— С табунами пришли… подарком жениху.

— Остальные?

— Не стали вмешиваться. Отступили.

— Дальше, — приказал Янгар.

— Ворота открыли… наши или кто из гостей? — Кейсо глянул снизу вверх, с упреком. — Кто ж разберет? Свадьба… шумно…

И за шумом шума не услыхать. Свадьба гуляет. Веселится. Вот только веселье это на крови замешано. Кейсо все же поднял голову, и взгляд его был страшен.

— Поздно спохватились. Я приказал уводить людей…

…в усадьбе помимо воинов и слуги, и рабы, и старые, и молодые, женщины, мужчины…

Выведут.

Тайный ход, которым выбрался Кейсо, к самой реке спускается. Но и Ерхо Ину, коль задумал подобное злодеяние, позаботиться о том, чтобы не осталось свидетелей.

Всех вырежет.

Сволочь.

— А дом подожгли, — Кейсо улыбнулся безумной кривоватой улыбкой. — Ярко так горел, видать, не обошлось без земляного масла…

…оно орехами пахнет.

…ночь.

…и всадники во дворе.

…подводы, на которые выгружают сундуки, бочки, тюки с тряпьем.

…люди суетятся. И не люди даже — муравьи, что проложили дорогу к дому, тащат, волокут добро.

…громко лопаются кувшины, и такая знакомая вонь расползается по двору.

…факел в руке чужака.

…и пламя взмывает высоко, выше разваленного тына, выше деревьев, выше самого неба.

…кто-то кричит…

…и острый локоть придавливает Янгара к седлу, не позволяя вывернуться.

…пепел просеют… так будет проще найти…

Кто это сказал и когда?

…мальчишка скажет. Он знает.

Что?

…упрямый змееныш… ничего, справятся.

…надо молчать.

…а лучше и вовсе забыть…

О чем?

— Одевайся, — спокойный голос Кейсо выдернул из воспоминаний. — Уходить надо.

Непослушными пальцами развязал Янгар узел. Уходить… прочь… и это не бегство. Янгхаар вернется и отомстит.

Он пройдется по землям Ерхо Ину, не оставив в живых никого, кто носит это имя. Он напоит поля кровью, и положит мертвецов к корням деревьев. Будут пировать волчьи стаи. Будут кричать вороны, восславляя Янгхаара-кормильца. И на всем Севере не найдется человека, который скажет, что совершена месть не по праву.

Странное дело, я не испытывала страха.

Стояла. Слушала. Удивлялась тому, до чего холодная земля. А ведь еще лето, кажется. И росы выпали ранние, значит, к полудню распогодится, верная примета.

И светлеющее на востоке небо, смущенное словно, предупреждает о скором появлении солнца.

Наверное, надо бежать, пока Янгар не вспомнил о моем существовании.

Куда?

К отцу? Или в храм, дверь которого, возможно, открыта?

В заросли бересклета, уже украсившиеся розово-лиловыми серьгами соцветий?

Но я стою. Смотрю, как он одевается. И здесь, в сумерках, его лицо выглядит по-настоящему черным. Янгхаар Каапо страшен в гневе.

Сказал бы хоть слово…

А я по-прежнему нага, и если в храме Кеннике нагота представлялась мне чем-то естественным и правильным, то теперь мне было стыдно.

Жаль, что волосы мои не столь пышны, чтобы стать плащом…

Янгар оделся, подтянул голенища сапог, нож в ножны опустил и медленно, как-то слишком уж медленно, точно опасаясь сорваться, повернулся ко мне.

Вот и все.

— Ты слышала?

Каждое слово.

И теперь я поняла, что задумал отец. Он не просто унизить желал Янгхаара, но уничтожить.

— Слышала, — в руке Янгхаара появляется плеть.

Надо же, как у отца, только коричневая, но тоже плетеная и с шариком на конце. В нем наверняка спрятан кусочек свинца, и воздух плеть рассекает со свистом. А кожу рвет и вовсе легко… и кожу, и мясо… однажды отец в приступе гнева запорол раба. Остыв же, приказал тело повесить на воротах, чтобы каждый видел, чем неповиновение чревато.

Я видела.

И помню.

И смотрю на руку мужа, смуглые пальцы, нежно поглаживающие рукоять. На саму эту рукоять, резную, с волчьей головой, в пасти которой вставлен красный камень. И на ременный хвост.

— Скажи, почему он это сделал? — пальцы Янгара приподнимают мой подбородок, заставляя смотреть в глаза.

Снова бездна. Черная, как кровь Укконен Туули.

И нежность, с которой мой муж касается меня, пугает.

— Он ведь собирался убить меня… — голос низкий, бархатистый, ласкающий. — И гнев богов пал бы на твою голову, Пиркко…

— Нет.

Надо молчать.

Или упасть на колени.

Умолять о прощении, которого я, возможно, и не заслужила.

— Что «нет»? — плеть касается шеи. — Он не верит в богов?

Верит. Но в себя — больше.

— Ну же, скажи, почему Ерхо Ину пожертвовал любимой дочерью?

— Не любимой, — мой голос звучит тихо, жалко. И Янгхаар не спешит задать следующий вопрос. Он просто ждет, смотрит.

Улыбается.

А черные глаза темнеют. Знаю, что невозможно такое, но я вижу, как расплывается в них иная, предвечная тьма. Бездна выбралась наружу.

— Ты не Пиркко, — толстяк роняет лоскут ткани под ноги и проводит по клинку ладонью. — Ты ведь не Пиркко?

— Нет. То есть, да. Я — не она.

— А кто? — пальцы сдавливают подбородок.