— Пожалуйста…

В какой-то момент земля уходит из-под ног. И лес, отвесив прощальный удар, отпускает. Я падаю. Качусь по ковру из гнилых листьев, которые прилипают к коже. Расцарапываю руки о корни и камни, которых как-то слишком много. И уже не в силах вынести этой, новой, боли кричу.

— Аану!

Падение останавливается на дне оврага. И я, всхлипывая от обиды, пытаюсь вдохнуть, подтягиваю колени к груди, кое-как переворачиваюсь на живот, понимая, что дальше бежать не смогу.

Я не хочу умирать.

И шорох сзади заставляет обернуться.

По дну оврага, неторопливо, неуклюже, прихрамывая на переднюю лапу, шел медведь. Он был стар, и бурая некогда шерсть поседела. Массивную голову украшали шрамы. А левая глазница зверя была пуста. Впрочем, вел его нос.

Я завороженно смотрела, как он, черный подвижный, нащупывает мой след. И зверь то и дело останавливается, словно опасаясь потерять кровавую дорожку, вычерченную мной на листьях. Но остановки эти длятся меньше мгновенья, и зверь движется дальше.

Осторожно.

Медленно.

Неотступно. Он подбирается все ближе и ближе. И я, встав на четвереньки, вновь отползаю, уже понимая, что сейчас — не спастись.

— Аану! — голос Янгара заставляет зверя остановиться. И тяжелая голова поворачивается к краю оврага. Приподнимаются губы, обнажая желтые клыки, каждый — длиной в два моих пальца. Из пасти раздается рычание.

— Аану, отзовись же…

А в следующий миг медведь нависает надо мной. Он привстает на задние лапы. И я вижу израненное, изорванное подбрюшье.

Его гнали.

Не сегодня и не вчера. Но долго, раз за разом спуская собак, которые окружали зверя, хватали за пушистые штаны, ошалев от крови, забывали о страхе, ныряли под брюхо лесного хозяина, давились шерстью и выдирали целые куски плоти.

Но медведь ушел.

Вот только раны загноились, и черные мясные мухи кружились над ними.

— Нет, пожалуйста… — шепотом попросила я.

Зверь вонял, но не звериным духом — болезнью, которая говорит о скорой смерти. И единственный уцелевший глаз был мутным, гноящимся.

— Пожалуйста…

Я не хочу умирать.

Но зверь помнит о боли, которую причинили ему люди. Он покачнулся и опустился на четыре лапы, нависнув надо мной. Из пасти на мое лицо капала слюна. А меж клыков показался длинный черный язык, который нежно коснулся рассеченной щеки. И боль утихла.

Наверное, потому, что я лишилась чувств.

С ним давно уже не случалось приступов, и Янгар успел забыть, каково это, когда мир, еще мгновенье назад казавшийся прочным, незыблемым, вдруг разлетается на осколки. И сознание уходит, уступая лютому, дурному, скрытому внутри.

В нос шибает старой кровью.

Рот наполняется слюной, удержать которую невозможно.

И остается одно желание — убить.

…арена.

…песок, в котором вязнут ноги. Он сырой, несмотря на то, что после каждой схватки досыпают свежий. Но крови много и песок мокнет.

…пот летит по спине, по рукам, по пальцам. И рукоять трезубца становится скользкой.

…кружит сеть.

…и нервы рвет крик:

— Убей!

Его враг — огромный нубу, украшенный множеством татуировок, за каждой из которых стоит мертвец, чья голова легла к ногам темнокожей богини. У нее тысячи рук и каждая дарит смерть. Нубу хорошо служил ей. И готов служить дальше, даже здесь, вдали от родины и затерянного во влажных лесах храма.

И ныне он готов назвать Тысячерукой новое имя.

Из брони на нем — рогатый шлем и рваная кольчуга, надетая на голое тело. В этом нет смысла, но на арене важна красота, а у хозяина нубу своеобразный вкус.

И Янгар щурится, всматриваясь в серебро кольчужного плетения, выискивая в прорехах место для удара. Если нубу позволит его нанести. Черная его кожа лоснится. Блестит копье.

Нубу уверен, что он победит.

Кого привел Хазмат? Мальчишку.

Тот ловок и быстр. Кружит по арене, думает, что сможет убежать. Или рассчитывает измотать врага? Нет, нубу опытен. Он выступает уже пятый год… редкие бойцы живут столько.

И мальчишку ему где-то даже жаль.

Янгар слышит отголосок этих мыслей, и гул барабана, и свист хлыста, который скользит у ног. Хлыст остался в руках Хазмата. Хозяин верил, что, доведя Янгу до края, сумеет выпустить ту ярость, что некогда помогла убить медведя. Но попытки тщетны.

Край подступает раз за разом, а ярость молчит. И Хазмат выпускает Янгу в бой.

Нубу — не медведь. Он приближается легкой танцующей походкой, и толпа одобрительно свистит. Они любят чернокожего. А тот отвечает на любовь красивой смертью. И копье почти соскальзывает с ладони, острие жалит, отворяя кровь на плече. Не больно, но… Янгар видит в прорези шлема белесые выпученные глаза нубу. И еще толстые его губы, на нижней подарком от благодарного поклонника серьга висит, с круглым синим камнем.

— Ты… драться, — нубу ударяет себя в грудь.

И кольчуга дребезжит.

Пляшут тонкие кольца ее, сверкают так, что ломит в висках.

— …драться…

Второй удар копья приходится в бедро.

— Гони его! — требуют зрители. — Бей!

Убивай.

Жало копья подымается в третий раз. И розовая ладонь льнет к полированному древку… мир срывается с привязи за мгновенье до удара.

Янгар очнулся от тишины. Молчали зрители. И только собак, раззадоренные звериным запахом, заливались лаем. Янгар стоял на четвереньках, опираясь руками на тело нубу. С того слетел рогатый шлем, и теперь всем стало видно, что нубу был стар. Сед.

И еще жив.

Из разодранного горла его хлестала кровь. А в глазах Янгу видел жалость.

— Убей! — крикнул кто-то.

И толпа подхватила. Они больше не любили нубу, но желали видеть, как он умрет. Это ведь не сложно. Копье и то лежит рядом, на песке.

Нубу вдруг дернулся и массивная рука его обхватила горло Янгара.

Вот и все.

Ему достаточно было сжать пальцы, чтобы хрустнула шея, но нубу рывком подтянул Янгара к себе. Дернулись темные губы.

— Амок, — прочитал Янгар.

А потом и второе слово:

— Беги.

Нубу умер сам. И это огорчило зрителей. А Хазмат и вовсе пришел в ярость.

— Не жалей, — говорил он Янгару, перемежая слова с ударами. — Никогда и никого. Не жалей.

Рассвет Янгар встретил в глиняной яме, куда отправляли тех, кого Хазмат желал научить послушанию. И опустившись на дно — такое упоительно прохладное — Янгар свернулся калачиком. Он умел переносить боль, но не знал, как отогнать кошмар. Стоило смежить веки, и он видел разодранное горло, чувствовал кровь на губах и слышал шепот: