Посидев еще немного, решил куда-нибудь зайти. Береженого, говорят, сам Бог бережет, а небереженого — конвой стережет! Вспомнил, что на Загородной улице живет двоюродный брат Николай.

Аграфена, жена брата, встретила нежданного гостя неласково, но выгонять не стала. Глянув исподлобья, как родич, не перекрестив лоб, уселся на скамью, загремела посудой.

— Как жись-здоровье? — поинтересовался Иван, принюхиваясь к аромату, что шел из-за печной заслонки. Пахло щами!

— Жись — токмо держись! — хмыкнула баба, трогая самовар. — Ишь, теплый еще… Чай будешь? Токмо пустой, на листе смородиновом!

— А где хозяин? — вместо ответа поинтересовался Иван, хотя и чаю хотелось (хрен с ним, пусть и на смородиновом листе!), а пуще всего хотелось есть. Надо было к пиву кроме стерляди что-то посущественней брать. Голод обманул, но ненадолго.

— На лесобирже бревна таскает, — отозвалась Аграфена и вновь поинтересовалась: — Чаю-то наливать?

— Попил бы, — кивнул Иван, зашелестев скомканными "совзнаками", стеснительно попросил: — Щей мисочку не нальешь? Я и заплатить могу.

— Ну уж, чего ты так-то… — обиделась Аграфена, поворачиваясь к печке и выставляя на обозрение широкий зад, обтянутый юбкой.

— Да я так, — хмыкнул Иван, засмотревшись на телеса своячницы. — Чай, не богачи — объедать не хочу.

— Не объешь, — отозвалась баба, еще державшая в голосе обиду. Вытащив из печки теплые щи, налила миску. Поставив ее на стол, положила рядом деревянную ложку и небольшой черный сухарь: — За крапиву да за щавель платить не надо, а картошки до нового урожая хватит. Только щи-то пустые. Хлеба не дам, не обессудь — самим не хватает. Детишки скоро прибегут — жрать запросят. Ну, хоть сухарик — вприглядку.

— Ниче, я со своим, — отмахнулся Иван, вытаскивая краюху, которую умыкнул у чекистов.

— Ишь, молодец! А мой-то Колька приведет кого из дружков, за стол сажает, а мне — корми да пои. Или гости с самогонкой придут. Самогонки-то, дивья не купить, а жратвы-то где напасешься? Все бы так — из тюрьмы да со своим хлебом! — похвалила Аграфена, прибирая сухарик.

— Откуда знаешь? — насторожился Иван.

— А чего не знать-то? — ухмыльнулась баба. — На базаре говорили — солдат, мол, пьяного чекиста грохнул. Знамо дело — чекисты, коли денег на выпивку не хватает, ходят по городу, народ трясут. Попробуй не дай! А тут на дембилизованного нарвались. А когда мой-то с работы пришел и сказал: "Ванька, братан двоюродный, чекиста грохнул. Тот у Ваньки документы проверял, а Ванька с войны пришел контуженый, нервный очень. Вот и тогось — семь патронов из нагана всадил!"

— Чекиста, положим, я не грохал, — степенно пояснил Иван, доедая щи. — В морду дал, вот и все.

— Вот и я грю — грохнул бы чекиста, самого бы давно грохнули. Так тебя как, насовсем отпустили или на побывку?

— Беглый я.

— Как, беглый? Да ты что?! — запричитала Аграфена, бросаясь задергивать занавески. — Да чего ж ты, нас-то под монастырь подводишь?! Давай, доедай и уматывай!

— Да хватит, трендеть-то! — прикрикнул Иван. — Слышала, чего я сказал? Я задами шел, от церкви. Никто не видел. Поняла?

— А вдруг? — не унималась баба, трясясь, словно овечий хвост. — Щас вон, время-тο какое — сын на отца идет, брат на брата. Придут из Чека да заарестуют. А у меня деток двое!

— Говорю тебе, дура, никто меня не видел! А коли и видел, кто меня тут знает? Я и в городе-то сколько лет не бывал. Ну, скажешь в крайнем случае, не знала, мол, что беглый. Тебе говорил кто, что надо обо мне властям сообщать? Нет? Ну, сиди себе спокойно и не треньди!

Баба немного успокоилась. А может поняла, что деваться ей некуда — все равно, раз уж пришел, так пришел. Хлебая щи, Иван поинтересовался:

— Детки-то хорошо учатся? Нонче, говорят, на горох ставить нельзя! Аграфена, при упоминании о детях напряглась, но потом, когда вопрос до нее дошел, хмыкнула:

— Ну, моих-то и в прежнее время на горох бы не ставили! Петька, второй класс на "хорошо" все сдал, а Пашка уже шестой — на одно "отлично". Ему и книжку в награду дали.

Аграфена подскочила к сундуку, вытащила тонюсенькую брошюрку, напечатанную на серой бумаге.

— Я-то, неграмотная, — смущенно призналась баба. — А Пашка, грит — тут речи товарища Троцкого пропечатаны!

— Ну, молодцы-то! В кого это они умные-тο такие? Колька-то, как сейчас помню, учиться-то не больно хотел. Верно, в тебя детки пошли. Ты-то всегда умной девкой была! — подмигнул Иван бабе.

— Ну, скажешь тоже!. Я ж ни читать, ни писать не разумею! — совсем растаяла Аграфена. — Может, еще щечек подлить?

— Подлей, — крякнул Иван. — Больно уж они у тебя вкусные. Ну, мастерица прямо!

Аграфена расцвела, как майская роза. Метнувшись к устью, налила еще миску, а потом, всплеснув руками, кинулась за печку и вытащила оттуда бутыль с самогоном: — Ой, растяпа, совсем забыла! Может рюмочку налить? — Вытирая склянку передником, пояснила: — Вишь, прятать приходится. Мой-то, как найдет, сразу всю вылакает. А вылакает — новую пойдет искать, да приключений на свою жопу и найдет. Он пьяный — дурак дураком. Дела не сделает, намелет, а ему — то нос разобьют, то карманы вывернут. Один раз с работы выгоняли. Хорошо, кум словечко замолвил — на лесобиржу взяли. Вот, прячу теперь — нажрется, опять выгонят, как жить-то будем? С работой-то нынче худо. Хорошо еще, что корова есть — молоко да сметана свои. Худо только, самим пасти приходится. Вон — Петька с Пашкой и пасут. Боюсь — не стали бы пить, как батька. А с Колькой-то не знаю, что и делать. Может, к знахарке сходить?

Иван только пожал плечами. Двоюродного брата он не видел давно, но считал, что если Колька пьет, так это его дело. В рот ведь, никто не льет.

— Ну, давай еще одну, а остальное обратно убери, чтобы Колька не углядел, — усмехнулся Иван. — Пьяный придет — везде углядит, — отмахнулась своячница. — Ты мне еще воды горячей налей, да бритву мужнину дай. Умоюсь— побреюсь, да и уйду. А о том, что я у тебя был, никому ни слова.

Иван, убрав со щек и подбородка щетину, появившуюся за время отсидки, хотел сбрить и усы, но передумал. Нехай растут, как росли! Усы эти, как отпустил по первому году службы в лейб-гвардии (вся рота была усатая, единственная в пехотном полку!), так и берег до сих пор. Торопливо осмотревшись в тусклое зеркало — вроде ничего, принялся одеваться. Оправляя шинель, спросил:

— Ну, как, похож я на беглого?

— Скажешь тоже! Красавец! — улыбнулась Аграфена.

А шинель-тο тебя зачем? На дворе жара.

— Шинель для солдата — первое дело! — хмыкнул Иван. — Знаешь байку? Едет как-то барин, лето, жара, а навстречу ему солдат идет, в шинели. "Солдат, а солдат, не жарко тебе в шинеле-то?" — спрашивает барин. А солдат ему: "Не, шинеля-то у меня без подкладки!" Едет барин в мороз, в самую стужу. Глядь — а навстречу ему тот же солдат в шинели. "Солдатик, а тебе не холодно?" — "Нет, — говорит солдат. — Шинеля-то у меня суконная!" Аграфена, смахнув слезинку и закрывая дверь за Иваном, прошептала в спину: — Может, тебя еще и не поймают.