— Благодарю вас, — говорю вежливо и распрямляюсь, зажимая намертво в руке собственное пальто.

И всё же делаю шаг к ненавистной двери, как она распахивается сама. Вика несётся стрелой мимо. Слепое лицо. Волосы – шлейфом. Кофточка, порванная на плече, обнажает тонкую ключицу и грудь в полупрозрачном лифчике.

— Вика! — ахает секретарша, но та её не слышит, выскакивает пулей.

Дурак! Чего я ждал? Хватаю её жёлто-чёрную куртку, что ютилась на стуле, и несусь следом.

Пока Верочка варит кофе, пока распечатывает какие-то документы, отвечает на телефонные звонки и носится по бухгалтериям, я доигрываю её пасьянс.

Суеверно загадываю, что если он сойдётся, то всё у меня получится.

А пасьянс сходится. Воодушевлённая, провожаю глазами Берга, выплывшего из кабинета настоящим айсбергом, ледяной горой с непроницаемым лицом и небрежно перекинутым через руку пальто. Едва Берг выходит, бегу в кабинет Гремлина.

Вальяжно раскинувшись в кресле, этот божок местного разлива сидит довольный и издевательски улыбается.

- Ну, что, Виктория? Денежек захотелось?

- Только тех, что причитаются, - снова вскидываю я подбородок повыше.

- Так нужно быть сговорчивей, милая. Строптивых, знаешь, нигде не любят. А проявила бы к хозяину благосклонность, глядишь, имела бы куда больше, чем эту жалкую зарплату, - он закидывает ногу на ногу. - И не стояла бы сейчас навытяжку, как солдат на плацу.

- Чего вы хотите, Павел Андреевич? - надежды мои, глядя на его самодовольную рожу, тают со скоростью мороженого в жаркий день.

- Быстро соображаешь, - улыбается он гаденько. - Что ж, я могу дать тебе денег. Но с одним условием...

Он мог бы не делать эту многозначительную паузу. Не вышла она у него. Стал ёрзать на кресле, как собака на заднице, словно та чешется от глистов. Мне и так понятно, чего он хочет.

- Не строй из себя недотрогу, маленькая шлюшка, - подтверждает он мою догадку.

- Мне деньги на лечение ребёнка подруги нужны, - ещё пытаюсь я достучаться до того, что там у него в груди. Но этот похотливый кобель только смеётся мне в лицо, скаля зубы.

- Оставь, оставь, Победина, эти слезливые истории для объявлений в метро. Подайте, Христа ради, - гримасничает он. - Мне глубоко плевать на твои проблемы.

- Я свои деньги прошу, а не ваши, - закипает во мне гнев на эту жалкую мразь. - Заработанные.

- Так заработай, - лениво откидывается он к спинке кресла. - Ты думаешь, я тут с тобой в игры играю? Шуточки шучу? Я, Победина, если поставил цель, то добьюсь. И тебе деться некуда, деточка, поверь. Я тебя достану. И всё равно закончится тем же самым: раздвинешь ноги как миленькая. А потом будешь бегать за мной и просить ещё.

- Уверены, что настолько понравится? - склоняюсь я к нему через стол, переходя на вкрадчивый шёпот.

Его мерзкое рыло расплывается довольной улыбочкой.

- Только хер ты дождёшься, - сообщаю всё с той же ласковой интонацией, а потом рявкаю: - Да подавись своими деньгами, урод!

Плюю ему в лицо, но и его реакция не заставляет себя ждать. Он хватается пятернёй за мою кофточку. Я вырываюсь. Ткань трещит. Последнее что я вижу, выскакивая из кабинета - перекошенное ненавистью лицо Гремлина. Озлобленное и упрямое.

- Вика! - кричит мне вслед Верочка. Но я уже бегу по коридору, не знаю куда. В груди клокочет ярость, а горло сжимает спазмом рыданий, уже готовых вырваться, выплеснуться диким воплем отчаяния.

«Прости меня, малыш», - осознаю я, что подвела и Ванечку, и Ленку. Что сделала всё не так. Не смогла, не сумела, не перешагнула через себя.

- Вика!

Я оглядываюсь на окрик машинально. И так же машинально добавляю скорость, увидев Берга. Сворачиваю, удирая от погони. Дёргаю за ручку первую подвернувшуюся дверь. И до вселенной наконец доходит весть о загаданном на пасьянс желании - мне везёт. Дверь не заперта. Я на всех парах влетаю в кладовку.

Но на этом моё везение и заканчивается. Спотыкаюсь и лечу куда-то на груду швабр и гремящих металлических вёдер.

Чёрт! Чёрт, чёрт, чёрт, чёрт, чёрт! Поднимаюсь в кромешной тьме, потирая ушибленное колено.

- Вика! - Берг распахивает дверь.

Тоже спотыкается, матерится, но свою злость обращает не на несчастную швабру, а на меня. - Ты совсем безмозглая или прикидываешься?

- Что тебе надо от меня, Алекс?

От света из двери я не вижу его лица, только силуэт, что возвышается надо мной даже не ледяной горой - столетним дубом. Огромным и могучим.

- Ты какого хрена попёрлась к Громилову?

- Тебе какое дело? Куда хочу - туда и хожу.

- Никакого, - наступает он. - Только за то время, что ты у него проработала, могла бы узнать своего начальника и получше. Чтобы не совершать таких идиотских поступков.

- Получше или поближе? - скалюсь я, понимая, что ему прекрасно видна моя улыбка. Но он смотрит не на лицо. Я интуитивно прижимаю руки к груди: блузка разорвана, и через тонюсенький капроновый лифчик, конечно, видны мои вечно торчащие проклятые соски.

- Ну, могла бы и поближе, - усмехается он, - только, насколько я понял, не воспользовалась этой возможностью. Или уже воспользовалась?

— Тебе-то какое дело, Берг?

— Вообще никакого, — он хватает меня за руку, и это определённо его ошибка.

— Руки убери, — рычу я.

— А то что? — лыбится он.

— Да, пошёл ты! Все вы одинаковые! — я бью наотмашь. Только не ладонью, а выставляю вперёд коготки, как разъярённая кошка. Мечу в его самодовольную рожу. Стереть эту гаденькую улыбочку. Но он уворачивается, а ногти противно скользят по шее, сдирая кожу, и больно впиваются в жёсткий воротник его рубашки.

— Ах ты, сука, — всего на секунду он отпускает меня, да и то для того, чтобы перехватить двумя руками и отшвырнуть, прижать к стене рядом с дверью.

Я распластана, как препарированная лягушка, а он буравит меня глазами, решая, как лучше меня убить: сразу переломить шею или отгрызать от меня по кусочку и выплёвывать. Мне тяжело дышать под его рукой. Каждый вдох даётся с трудом, каждый выдох сминает мою грудную клетку всё сильнее. Ещё чуть-чуть — и захрустят рёбра. Но он словно не замечает. Поднимает моё лицо за подбородок и вдруг впивается в рот поцелуем.

Сминает, терзает, расплющивает мои упрямо сомкнутые губы. И наконец убирает каменное предплечье с моей грудины. Я урываю глоток воздуха. И со всей силы упираюсь в его грудь, пытаясь освободиться. С таким же успехом я могла бы упереться в каменный утёс. В утёс, который я ненавижу. Только на его дикий звериный поцелуй низ живота сводит таким неожиданно сильным желанием, что губы сами отвечают. Рассудок бьётся в агонии, а руки обхватывают затылок Алекса. Это не я. Я не могу это принять, но сопротивляться могу ещё меньше.